Острие копья

– Нет. Именно за этим я и возвращался. Мне он, естественно, был не нужен. Его забрала семья моей жены. Они жили в пампе, где я ее и встретил. Мальчика звали Мануэль, как и моего друга. Это я предложил назвать сына в его честь. Я уехал один и в одиночестве прожил двадцать шесть лет. Я нашел, что рынок – жена получше той, с которой я пытался обрести семейное счастье. Наверное, все это время меня терзали сомнения, а может, человек с возрастом просто смягчается. Может, мне стало слишком одиноко или я захотел убедить себя, что у меня действительно есть сын. Четыре года назад я привел дела в порядок и отправился в Буэнос-Айрес. Я нашел его сразу. Семья жены обанкротилась, когда он был еще подростком, и почти все они умерли. Ему пришлось нелегко, но он проявил себя молодцом. Когда я нашел его, он был одним из лучших летчиков аргентинской армии. Мне пришлось уговаривать его оставить все. Какое-то время он пытался работать у меня, но оказался совершенно не годен для торговли и в итоге занялся авиационным бизнесом на мои средства. Я купил поместье в Уэстчестере, построил там новый дом и теперь лишь надеюсь, что, когда он женится, в его жизни не будет поездки, которая завершится, как та моя.

– Он, конечно же, знает… о матери?

– Не думаю. Даже не знаю, это никогда не упоминалось. Надеюсь, нет. Не то чтобы я испытывал раскаяние. Если бы мне пришлось снова оказаться перед выбором, я поступил бы так же. Я не притворяюсь – даже перед ним, – что Мануэль именно тот сын, которого я хотел бы иметь, если бы мог выбирать. В конце концов, он аргентинец, а я из Иллинойса. Но его фамилия Кимболл, и у него есть голова на плечах. У него появится американская девушка, я надеюсь, и все уладится.

– Бесспорно. – Вулф не прикасался к своему пиву столь долго, что вся пена в нем осела и по виду оно стало смахивать на чай. Он взялся за стакан и выпил. – Да, мистер Кимболл, вы действительно правы: ущерб был причинен вам. Но вы, скажем так, с этим разобрались. Если мальчику и был нанесен вред, вы великодушно возместили его. Ваше признание вряд ли сравнимо с моим по бесславности. Я волей-неволей признаю вину. Как сказал бы мистер Гудвин, отбоя мне не дождаться. Но если мальчик ощущает причиненный ему вред?

– Нет.

– Но если все-таки да?

Тут я увидел, что Кимболл опустил глаза. Порой взгляд Вулфа выдержать не так-то просто, но Кимболл-торговец должен был устоять перед любым взглядом. Но нет, не устоял. Он даже не пытался поднять глаза. Внезапно он встал и заявил:

– Не ощущает. Я не злоупотреблял вашим признанием, мистер Вулф.

– Да, пожалуйста, сэр. – Вулф не шелохнулся. – Пожалуйста, употребляйте как хотите. Почему же не проявить честность? Для невиновного я совершенно не опасен. – Он посмотрел на свои часы. – Через пять минут подадут ланч. Поешьте со мной. Я не притворяюсь вашим другом, но, можете не сомневаться, не замышляю зла против вас или того, что вы считаете своим. Тридцать лет назад, мистер Кимболл, вы столкнулись с мучительным разочарованием и действовали решительно. Вы утратили свою уверенность? Давайте посмотрим, что можно сделать. Останьтесь на ланч.

Но Кимболл не остался. Собственно говоря, мне показалось, что он впервые за все это время выглядел испуганным. Его единственным желанием было убраться отсюда. Это ставило меня в тупик.

Вулф попытался уговорить его остаться, но Кимболл был тверд. Внешне он справился с испугом и стал сама вежливость. Силы небесные, он и понятия не имел, что уже так поздно! Ему очень жаль, что Вулф не смог предложить ничего, что помешает полиции доставить ему неприятности. Он надеется, что Вулф понимает: их разговор был сугубо конфиденциальным.

Я проводил Кимболла до двери и предложил подбросить его до конторы, но он сказал, что возьмет на углу такси. С крыльца я наблюдал, как он удаляется. Он оказался прав: действительно, по его походке можно было заметить, что он много времени провел в седле. Его колени выгнулись наружу.

Когда я вернулся в кабинет, Вулфа там не было, поэтому я направился в столовую. Он стоял перед креслом, собираясь в него садиться, а Фриц готовился подтолкнуть кресло сзади. Когда он устроился, сел и я. Вулф никогда не обсуждал дела за едой, но я подумал, что сегодня мог бы сделать исключение. Ничего подобного. Впрочем, одну традицию он все-таки нарушил. Обычно он любил разглагольствовать за едой, неспешно болтать о любой чепухе, какая только приходила ему в голову, и скорее, как я подозревал, с самим собой, чем со мной, хотя, уверен, публикой я всегда был благодарной. В тот же день он не произнес ни слова. Я видел, как, поглощая еду, он периодически вытягивает и втягивает губы. Он даже позабыл похвалить Фрица за блюда, так что, когда тот убирал со стола перед кофе, я подмигнул ему, а Фриц кивнул в ответ с серьезной улыбкой, словно говоря, что все понимает и вовсе не в обиде.