ОстротА. Записки русского бойца из ада

Господь, последнее пристанище. Может, хоть Он облегчит, может, хоть Он поможет, позволит мне сохранить рассудок. Да, это очень по-язычески — требовать чего-то от Бога кроме того, что Он посылает нам. В Него нужно верить, нужно подчиняться Его путям, идти по ним со смирением и становиться лучше, нужно делать этот мир лучше и служить Ему этим, но ведь Он обещал облегчения страждущим, ведь в Нем найдут утешение терзаемые, Он должен, должен помочь.

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — заорал я вновь полным, вернувшимся ко мне голосом.

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, — и Дима начал повторять за мной слова, как будто пытаясь мне помочь докричаться, достучаться до Бога, который должен дать мне избавление и спасение.

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим, — в два хриплых голоса гласила молитва, молитва раненого и гибнущего от боли русского солдата.

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь!

Легче не было. Бог — это не тот, кто приходит по твоей указке и исполняет желания. Бог — это не добрый волшебник. Всемилостливый, но не обязанный нам ничем. Напротив, это лишь мы Ему должны. А я должен был переносить смиренно и терпеливо то, что Им было мне ниспослано.

— Сколько нам еще ехать?

— Всего минут сорок, осталось немного, минут десять-пятнадцать.

Мне на тот момент уже казалось, что мы тряслись в «буханке» с ревущим на пределе мотором несколько часов. Ведь время остановилось. Я смотрел на циферблат и понимал, что счетчик несколько минут стоит на месте. Сколько нужно, чтобы он сменился на одну единицу? Целая вечность, не меньше. Целая вечность, наполненная моими метаниями, стенаниями и стремлением как можно быстрее все закончить, осознанием того, что я ничего не могу изменить и могу только ждать, ждать и ждать.

На самом деле, на протяжении эвакуации я держал себя за член. Не то чтобы это было в качестве развлечения, возможно, какое-то последствие препарата, которым меня укололи, возможно, я просто был рад тому, что он остался со мной, — его я отпускать из рук не хотел.

— Ты не писаешься, это все от «Промедола», — пробовал убедить меня Дима, но эффекта это не имело. Он предложил перестать хвататься за гениталии еще несколько раз, однако я решительно отказывался, заявляя, что мне так немного легче.

Иногда мне казалось, что я чувствую какое-то воздействие «Промедола», потому что боль в голове сменялась волнами сиюсекундной, легкой и незаметной эйфории. Наверное, это было чем-то похоже на эффект от экстази, однако все так быстро заканчивалось, что я не мог ощутить и сравнить. Таких волн было всего несколько, после чего я опять возвращался в свой личный ад, заключенный в этом небольшом, трясущемся и рвущемся вперед автомобиле.

Но он остановился. Двери открылись, солнечный свет опять залил кузов, и незнакомые люди в камуфляже, с крайне усталыми лицами, начали вытягивать меня из «буханки» и куда-то перемещать. Я оказался в некой деревне, возле типичного одноэтажного, крашенного синей краской сельского дома, так характерного для этой местности. В неряшливо убранном дворе, прямо под открытом небом, меня положили на стол, и какой-то мужчина среднего возраста начал распарывать на мне штаны специальными ножницами. Оставшийся ботинок тоже распороли и сняли.

— Что случилось?

— ПМН-2, — ответил я, чувствуя, с каким трудом разлепляются губы.

— Смотри, на левой ноге тут у него еще…

— Да тут ничего, царапина.

Над лежащим на столе мной, совершенно беспомощным и растерянным, стояли человека четыре, без особого интереса изучавшие ранения. Они явно видели подобное уже не один десяток раз, поэтому собирались выполнить ряд механических действий и перейти в режим ожидания следующего «пациента».

Они производили какие-то манипуляции, вроде как снимали жгут, возможно, накладывали бинты, я уже смутно помню эти моменты. Мне запомнилось, что я как-то на автомате дернул рукой в сторону и схватил проходящего мимо человека за руку. Он с удивлением посмотрел на меня и чуть отошел, перекинувшись с работавшими медиками несколькими словами.

Наверное, я автоматически схватил его из-за какого-то чувства глобального одиночества, из-за понимания того, что окружающим я в принципе не интересен, и разделить мне мою боль совершенно не с кем. Какая-то непреодолимая, страшная тяга к контакту с человеком, к разговору, к чему угодно, отвлекающему и позволяющему забыться, поселилась во мне вместе с грызущей меня крысой.

— Есть водка? Налейте. Не могу больше. Не могу.

— Водки у нас тут нет.

— «Промедол»? Мне вкололи один только, не помогает, нужно еще.

— Только «Нефопам».

— «Нефопам» нельзя…

Но первая помощь была оказана. Меня перенесли куда-то еще, в кузов другого автомобиля, гражданского импортного микроавтобуса. Мне предстоял еще один длительный переезд, который, как меня заверили, займет еще около сорока минут.