ОстротА. Записки русского бойца из ада

— Парни, я скоро с женой увижусь, — с каким-то всхлипыванием в голосе сказал я, — уже совсем скоро увижусь. Алиночка…

А будут ли? Будут ли любить? Кто я теперь такой, если не могу поднять ее на руки, постоять за нее, защитить и уберечь? Жизнь до, жизнь после. Жизнь полноценным человеком и жизнь инвалида.

— Только бы приняла меня, — бормотал я тихо себе под нос, — только бы она меня приняла.

Примет. Наверное, примет. Она провожала меня на войну уже два раза, она знала, что может случиться после того, как я отправился на передовую. Когда она выходила за меня замуж, я был в полевой форме — она прекрасно понимала, к чему это все может привести. Нет, она не откажется, она не оставит. Она любит меня, для нее свято мое дело, дело солдата и добровольца. Но не откажет сейчас. А потом? Когда ей придется ухаживать за инвалидом? Когда я из высокого сильного мужчины превращусь в ее глазах в человека, который ездит на инвалидной коляске? Который не может сам ухаживать за собой? Так ли долго продлится ее любовь? Ведь женщины всегда выбирают самого сильного и достойного. Могут жалеть, могут заботиться, но любить — только самого достойного и самого сильного. Того, кто сильнее их. Того, кто сильнее всех, кто их окружает. А каков я сейчас? Трясусь, скулю, съедаемый изнутри болью и жалостью к своей поломанной жизни. Но я знал, я догадывался…

Я помню. Помню свой первый подрыв на противопехотной мине, помню шрамы на левой ноге. Помню, что я жил с осознанием того факта, что немного взял взаймы у судьбы, когда сохранил способность ходить после предыдущего ранения. Я будто чувствовал, что все еще вернется. Почему-то когда я думал о нашем с Алиной будущем отдыхе в Калининградской области, я представлял, что буду с тростью. Не знаю почему, просто именно этот образ сам собой сложился в голове много месяцев назад.

И тогда же, много месяцев назад, во время предыдущей командировки, меня преследовало очень странное чувство. Помню, когда я лежал на каремате на полу офисного здания, которое стало штабом для нашего подразделения, мне начало казаться, что у меня нет правой ноги. Транс-инвалидность — я слышал о таком ранее, но ощущение как-то резко явилось мне, будто правой ноги не было уже тогда. Нет, это не доставляло совершенно никакого удовольствия или чего-то подобного, совсем нет. Просто чувство возникло ненадолго во время отдыха, а потом ушло. Чтобы вернуться настоящей, болезненной, страшной потерей уже сейчас.

— Я знал, что этим все закончится?! — закричал я. — Я знал… Знал, что этим все закончится.

Тащившие меня люди старались не обращать на меня внимания, и я их понимал. Это тоже болезненно, это тоже травмирует — видеть, к чему приводит война, на примере знакомого тебе человека, который только что был силен, вынослив, стоял с ними в одном ряду, а теперь состоит из лоскутов сочащегося кровью мяса, скулит и воет. На моем месте мог бы быть каждый их них, но эта мина досталась именно мне, именно я взял на себя эту боль и эту участь.

— Я знал, знал, что этим все закончится…

Все действительно закончилось. Война для меня закончилась. Хотя еще слишком мало, еще так недолго, мы еще так далеки от победы. Алина, меня ждет моя Алина. С шаловливыми карими глазами, густыми темными волосами, маленькими ласковыми пальцами, которые я так люблю целовать. С ней все станет легче, обязательно станет легче.

Или не станет. Я выполнил слишком много боевых заданий. Я слишком мало сделал для победы. Сколько времени я всего провел на передовой? Несколько месяцев. Сколько я сделал боевых вылетов? Десятки, но этого все равно недостаточно. Киев, по которому я хотел прогуляться, еще так далеко, еще так тяжело придется воевать. Придется всем, кроме меня. Потому что все кончилось, именно сегодня, восьмого апреля. Около часу дня.

— Я еще столько их мог убить. Я. Еще. Столько. Их. Мог. Убить.

Может, это звучало дико, но это правда. Еще так много не взятых рубежей. Еще так много не пройденных дорог, по которым я уже не смогу пройти. Столько человеческих фигур, на которые я мог бы навести артиллерию. Маленьких копошащихся внизу фигур, таких же, как мои братья по оружию, но поднявших оружие против России и против русских. Сколько я еще мог их убить? Много, очень много. Но уже не смогу, судьба остановила меня в самый неожиданный момент, так глупо, так низко, так страшно.

— Я еще столько их мог убить! — снова закричал я и немного затих.

Но и затихать было нельзя, потому что боль снова начинала жрать. Как только я прекращаю думать, как только я позволяю себе просто лежать на деревянной лестнице и плыть куда-то по течению на руках других людей, жгущая мою ногу жаровня раскаляется до предела, и тогда остается только кричать. Только кричать, чтобы ее температура упала на несколько десятков градусов и я перестал сходить с ума.