ОстротА. Записки русского бойца из ада

В ответ послышалось нечто нецензурное, после чего командир сказал остальным бойцам отнести меня внутрь дома, из которого я еще совсем недавно изучал решетку. Через нее же я теперь смотрел на синее небо, понемногу корчась от боли, и начинал осознавать, что жизнь уже прежней не будет. Она разломилась напополам именно в тот момент, когда я коснулся подошвой прикопанной под землей ПМН-2, черный крест на ней немного сместился, а сто грамм смешанного с тротилом гексогена воспламенились, высвобождая боль и ужас.

Но надо мной появилось лицо Гиннеса, и он протянул мне смартфон. Тогда мне внезапно показалось, что я выглядел, наверное, очень тупо — человек без ноги обеспокоен своим смартфоном, но с другой стороны, было плевать. С одной стороны, он стоит семьдесят тысяч. С другой — без него совершенно непонятно, как мне удастся увидеть единственного человека, способного облегчить последствия от всего произошедшего. Которая сейчас не знает, что меня ждет, которая ждет меня любым. Хотя любым ли?

От осознания чувства собственной беспомощности в данной ситуации крутило еще больше, чем от подступившего болевого шока. А что будет? Со мной что будет? С ней?

— Гиннес, у меня пятка на месте?

— Что?

— Пятка, пятка, я говорю. Пятка на месте у меня?

— На месте, на месте. У тебя все на месте! Все хорошо!

— Да… — я очень хотел заматериться, а затем подумал, что это крайне наивная и какая-то детская ложь человеку, получившему тяжелое ранение, пыталась быть ложью во благо. С другой стороны, мне от этого становилось еще тяжелее — я уже видел месиво из костей и мяса, но не мог понять, насколько все плохо.

— Дай мне еще «Промедола». Этот не действует, вколи еще!

Гиннес несколько растерялся, зная, что каждому досталось только по одной единице.

— Скоро подействует, подожди еще немного…

— У меня отрыв конечности. Мне нужно два. Помнишь, на инструктаже у «Легиона»? Мне нужен второй.

— Командир, он еще один «Промедол» просит!

— Пока не нужно, позже, — отозвался откуда-то издалека ротный.

На лице моего напарника я заметил обширные кровавые пятна, но не понимал, откуда они — его забрызгало моей кровью, когда он меня перевязывал? Вроде нет, она не хлестала во все стороны. Но его лицо отдалилось, и мой взгляд уперся в потолок дома, в котором я лежал и ждал. Чего — сказать очень сложно, наверное, пока начнет действовать обезбол или пока меня понесут дальше. Что будет на следующих этапах, я представлял с большим трудом, но мне точно нужно было оказаться как можно дальше отсюда, от этих разрушенных артиллерийским огнем дач, от Угледара, от линии фронта, от всего, что убивает, кромсает и отрывает конечности. Там мне смогут помочь. Скорее всего, смогут.

Голову как будто глодало изнутри. Я не мог думать ни о чем, хотя и пытался, внутри оставалась только боль, и это было совершенно невыносимо. Тело ломало, правая нога горела огнем, словно ее положили на раскаленные угли и не давали убрать. Но вот сверху прошел один из наших бойцов, потерянным взглядом пробежавшись по растянувшемуся на полу мне. Затем из дверного проема выглянул морпех с позывным «Еврей», смотря на меня со смесью жалости, брезгливости, страха и чего-то еще, что мне было сложно разобрать снизу вверх. Этот взгляд и, скорее всего, именно сквозящая в нем жалость, резанули меня еще большее.

— Не смей на меня так смотреть! Не смей на меня так смотреть, я сказал! — заорал я на морпеха, и он скрылся за косяком.

Он исчез, а я остался один на один с поселившейся в голове крысой, которая будто бы скреблась наружу и не давала мне ни секунды покоя. Тогда я попробовал кричать, но в полные легкие не получалось, вырывался какой-то хрип, что-то безобразное и не особо громкое. Однако крик помогал мне что-то делать, хоть как-то заполнять ту состоящую из боли пустоту, отвлекал меня от жаровни, на которой лежала нога, от всего. Крик делал все немного легче, не давал остаться в одиночестве, не давал разуму постепенно мутнеть и рассыпаться под воздействием нервных импульсов.

— Берите, понесли!

В глаза вновь ударила голубизна весеннего неба, меня опять положили на что-то — уже не на землю. Я понял, что ротный где-то отыскал простую деревянную стремянку, на которой меня устраивали, чтобы тащить дальше. Без носилок, просто за плечи и за одежду, это было бы невозможно — пальцы бы соскальзывали, а несущие быстро уставали. Нашей процессии нужно было преодолеть несколько километров по пересеченной и постоянно обстреливаемой местности, это представлялось совершенно невозможным.

Лестница стала моим спасением, а отличавшийся находчивостью командир — спасителем. Опять немного воздуха, и я поплыл вперед, закинув искалеченную ногу на здоровую, левую. Движение тоже приносило мне некоторое облегчение, я понимал, что каждая секунда тратится не впустую, а приближает меня к медицинской помощи, такой желанной, которая принесет облегчение и точно подарит мне спасение. Но какой будет жизнь после этого спасения? Не прежней, нет, точно не прежней. Все теперь будет по-другому. Я инвалид. Но меня ждут и таким, меня будут любить и таким, я знаю это.