ОстротА. Записки русского бойца из ада

Дверь открылась, и я ввалился внутрь вместе с мешком дров, обогнув македонца и направившись в дальний угол коридора. Там сбросил с плеч мешок дров, который все это время довлел надо мной, и почувствовал дикий, бесконечный, непередаваемый приступ эйфории. Ни марки, ни колеса, ни алкоголь не дают человеку того приступа счастья, который я испытал в те мгновения. Жизнь в теле бурлила, счастье было безграничным и лилось через край, меня обуревала тяга к какой-то деятельности.

Первым делом я отправился на пост, где уже сидел Гера, ставший впоследствии моим взводным. Старый дальнобойщик лет шестидесяти, сухой, невысокого роста, на первый взгляд совсем не казался пугающим, но он был одним из добровольцев первой волны, вместе с сыном Жнецом несшим крест ратного подвига с самого начала войны в Донбассе. Добродушный, спокойный, смешливый, улыбающийся щербатым ртом, он умел вызвать искреннее уважение окружающих бойцов, в то время как упомянутый Центурион был его полной противоположностью — наглый, вечно орущий, особенно когда напивался, он умудрился даже наехать на какую-то женщину, что зашла вслед за нами в военторг, с вопросами о том, что она тут забыла. Бородатый, с выбитыми клыками (по его словам, от контузии), в некоторые моменты он мог быть интересным собеседником, однако в основном вел себя как образец страдающего от посттравматического синдрома и в целом весьма малокультурного ветерана.

В сторожке Гера сидел один и с выражением озадаченности и задумчивости смотрел на монитор, транслирующий обстановку с разбросанных вокруг блиндажа камер. Смотрелось это все несколько сюрреалистично — деревянная лавка, состоящий из бревен и черной пленки потолок, земляные стены, углубление с подобием стола в нем, и там — монитор. Не очень современный, но в дышащий мировыми войнами интерьер вообще не вписывающийся.

— Гера, родной, мы дошли! — с порога заявил я, вдыхая сырой блиндажный воздух полной грудью.

— Все целы?

— Да, никто не ранен.

— Ну и хорошо.

Я отправился на крохотную кухню, чтобы сделать в трех имеющихся на ней кружках чай. Здесь, кроме застеленного клеенкой стола, стула, полочек со всякими припасами, неработающей металлической печки и тускло освещающей это все лампочки, совсем ничего не было — все-таки каждый квадратный метр каждого блиндажа приходилось добывать долгим и тяжелым солдатским трудом, и поэтому на должный комфорт здесь рассчитывать не приходилось.

По-прежнему пребывая в окрыленном состоянии (я же выжил! и другие выжили! я справился!), я разлил кипяток по металлической посуде — себе, Гере и Македонцу, закусил подвернувшимся под руку пирожком (внезапно проснулся аппетит) и отправился обратно на наблюдательный пункт.

— Держи, с четырьмя ложками сахара, как ты любишь, — сказал я, протягивая кружку Македонцу.

— Я не буду чай…

Сказанное заставило меня присмотреться к вечно наглому Македонцу чуть получше, и я понял, что прогулка, сопровождающаяся минным обстрелом, повлияла на него весьма утихомиривающе. Они прошли на эту позицию минут на двадцать раньше группы, которую провел я, и Центурион никак не мог отойти от произошедшего — если я получил приступ эйфории, то он побледнел, утратил привычный орущий голос, аппетит и чуть ли не потряхивался. Его кружку чая я сплавил бойцу с позывным «Малой», а сам, кинув вещи в «спальне», отправился заступать на пост.

Этот блиндаж был хорош по многим параметрам, однако у него был и огромный минус — он был зависим от электричества. Следующий день выдался дождливым, что поначалу не доставляло особого беспокойства, просто с серых туч вниз капала скопившаяся там влага, но мне уже было неуютно в той странной робе из мешковины, что вчера мне выдали вместо нормальной горки по приказу Горца.

Время тянулось еще более тоскливо, а тучи все не расходились. И вот настал тот момент — и без того тусклый и слабый свет, освещавший блиндаж, несколько раз уныло мигнул и отказал. Вслед за ним отказали и камеры, а это значит, что мы остались без «глаз»: что теперь происходит вокруг, стало решительно непонятно. Неподалеку время от времени падали мины, их было слышно даже через закрытую дверь, а это значит, что падали совсем рядом, но они беспокоили куда меньше, чем отключившийся свет. Блиндаж моментально утонул во мраке и оставался бы в нем, если бы не извлеченные из заначек свечи и светильники, сделанные из тряпок и машинного масла. Без них мрак был бы непроницаем — через перекрытия под землю не пробивалось ни лучика света, но начинала просачиваться вода. Сначала она просто подкапывала в коридоре — эдакое ни к чему не обязывающее накрапывание, на которое легко не обращать внимания.

Освещение блиндажа банкой с маслом