Остров

У Актенаиды дог — Барс. Он черный. С яичным отливом. Небольшой. Раскормленный. Морда его узка для распирающих боков, и пес — смешон. Любитель ласки, дог бодает мальчиков головой — гладь!

Часы занятий оживляются беседами о собаках. О дрессировке. «Мы гуляем в Дебиловке», — делится учительница. Осталовы вспоминают, где гуляют со своей собакой. «Дог — лучшая порода», — определяет Актенаида. Ребята спорят: «Эрдель».

Внезапно учительнице плохо. Она удаляется в другую комнату, завещая мальчикам порешать задачки. Они играют в «морской бой». У Актенаиды — «истощение нервов». «Я сплю по три часа, а каждые полчаса — просыпаюсь», — доверяет она Осталовой. «Что же вы себя так не бережете?» — сочувствует Анна. «Мы хотим поменять свой „Москвич“ на „Волгу“», — признается Актенаида.

Действительно, она усердствует. Переступая порог, братья видят в прихожей двоих-троих ребят, покидающих педагога, а уходя, встречают то же числе в дверях.

После того как Актенаида оказывается в больнице в состоянии, грозящем ей потерей работоспособности, Анна определяет сыновей к Лине Мироновне — знатоку не только физики и математики, но и химии. Возраста Елизаветы, она энергична и подтянута. «Не знаю, сколько мне еще отпущено жить, но энергии моей хватит на столько же», — говорит она Осталовой. Вместо привычных двух часов мальчики просиживают у нее — четыре. «Как-то мама за это расквитается?» — прикидывают они, записывая то, что диктует учительница по трепаной общей тетради.

В комнате у Лины нет ни пыли, ни беспорядка в вещах. Все — на месте. Все — понятно. Вот — этажерка. На ней — книги. Вот — стол. На нем салфетка и кувшин с бессмертниками. Все. Осталовым это необычно и приятно.

Через месяц Анна, собираясь ехать с сыновьями, заворачивает в простыню хрустальную вазу, привезенную ею из Германии. «Куда?» — «Лина Мироновна отказывается от денег».

Теперь, восхищаясь порядком в комнате учительницы, ребята могут видеть на столе вместо кувшина — вазу. В ней — фрукты. «Она ставит на стол презенты, — поворачивается к брату Дима. — Кто — больше?!»

Братья прекращают посещать Лину Мироновну после того, как аттестаты показывают знания их достаточными. Теперь Анна устраивает их на «дополнительные» занятия физкультурой к Глафире Юрьевне, с которой работает в одной школе. Однако не минует года, как до Осталовых докатывается, что Лина скончалась в муках от рака печени.

Глафира Юрьевна отказывается не только от денег, но и от подношений. Она лишь просит Анну, если не в тягость, подогнать сына Леню по английскому. Сын ее — непревзойденный озорник, дошедший в своих проявлениях до того, что шестнадцати лет его упрятывают в тюрьму за попытку к изнасилованию. «А он ничего не сумел сделать!» — возмущается приговором Глафира. К Осталовым Леня относится дружески, и, собираясь, они вытворяют шутки. На вечерние уроки Глафира приводит сына. Занятия мальчиков одновременны с упражнениями девочек-старшекласениц в баскетболе. Здоровенные, в глазах мальчиков, девицы топочут, тряся грудями и ляжками, а Осталовы с Леней, раскинувшись на матах, тихо шутят и громко смеются, пока Глафира не подает команду встать. Леня, несчастно улыбаясь, не подымается. Братья знают отчего, но почему-то тащат его — каждый за руку, пока не выдергивают на середину зала. Он подгибает ноги, а когда девочки, пробегая, косятся на него, Осталовы отпускают Леню, сами смутившись, но он замирает уже на полусогнутых конечностях, никуда не глядя, словно о чем-то задумываясь. Учительница дует в свисток и голосом хриплым: «Ну, что вы? Ну, парень! Играйте!» С Глафирой ничего не сотрясается ни тогда ни после, и по сей день, думается, она, чуть ли не ровесница старушкам-репетиторам, носится по полю, закрепленному за каким-нибудь жэком, покрикивая на будущих матросов: «Играйте!»

X

Сидим с Горловым у купальни. У него — ангина. Я — здоров. Но стесняюсь своих ляжек. Поэтому не купаюсь. Непомерно толстыми они мне кажутся. Сажусь на корточки — они становятся совершенно огромными. Просто неприлично. Еще — ягодицы. Они, по-моему, перешли все границы пристойности. Любые брюки только-только в обтяжку на зад. Чтобы сократить его, изобретаю упражнение — напрягаю ягодицы. Но нет, тщетно! С брюками — трагедия. Лопаются. А еще — часто падаю. Рву штаны. Как закон это. Брюки новые — падение — дыра.

Говорим с Горловым о купании. Я уверен, что смогу дышать под водой, но не делюсь с ним этим, а думаю: почему бы нет? Кислород в воде есть, и мне его хватит. Чем больше вдохов, тем больше кислорода. Хочу попробовать. Кажется это совершенно нетрудным — дышать под водой.

Мы хвастаемся, кто на сколько ныряет. «А ты под водой долго можешь быть?» — его спрашиваю. «Минут шесть», — отвечает. «Как же ты без воздуха?» — замираю, предчувствуя. «А я дышу под водой», — улыбается он.

Замолкаем. Смотрю на физрука. Жирный он. Весь какой-то будто разваливается. Руки в одну сторону, ноги — в другую. Никогда не отрастет у меня такого брюха. Колесом не свернется спина, Зубы будут белые. Изо рта не завоняет.