Остров

Сергей Аистович объясняет, что весь класс должен собраться у школы в девять часов вечера. Тем, кого родители могут не отпустить, Орешник составляет справки. Являются почти все. Кроме Чибиса (мать и отец у него алкоголики, и вечером Витя не оставляет их одних, чтобы они не учинили пожара), да еще Тестовой, мать которой прислала ответную справку: «Девочка от прогулок в поздневечернее время перевозбуждается. Ответственность за неявку на мне. Мать». Допустив вольный строй, Сергей возглавляет шествие. Иногда он оборачивается, словно дирижер вскидывает руки и напутствует, как себя вести. «Расслабьтесь. Ни о чем не думайте. Не заостряйте ни на чем внимание. Внимание ваше само обратится на нужный предмет». Когда проходят мимо плавучего ресторана «Нерест», Зайцев спрашивает негромко: «А это?» — кулаком указывая в сторону ресторана, а точнее на лампочку, венчающую антенну на его крыше. Лампочка мигает. Гаснет. «Что ты об этом думаешь?» — растопыривает пальцы, будто не говорить, а замолчать призывает ученика. «Не знаю». — «Идемте дальше». Минуют мост. У стен Академии художеств Сергей говорит: «Стоп». Теперь надо еще раз расслабиться и ни о чем не думать. Так все топчутся у здания, когда Сурков вдруг произносит: «Вижу!» — «Что?» — спрашивает Орешник, а сам уже понимает, что ученик узрел именно то, зачем он привел сюда весь класс. «Лампочка», — глотает слюну Сурков. «Где?» — «Там», — указует на крышу здания на той стороне реки. Все поворачивают головы и, нащупав палец Суркова, подымают глаза. На крыше действительно горят две, может быть, лампочки, может быть, источники неведомые, ставшие сразу таинственными. «Поприветствуй их мысленно», — советует Сергей. Глаза Суркова, маленькие, но выпученные, еще больше выпирают от напряжения, сам он, крохотный и нерасторопный, предстает перед сверстниками избранником, предназначенным для общения со сверхъестественными силами. Через какое-то время верхний огонек начинает мигать, а нижний меняет белое свечение на красное. «Спросите: кто вы?» — не отрывая взгляда от крыши, молвит учитель. Фигура Суркова дрожит, а сам он, кажется, сейчас рассыплется от усилий. Внезапно нижняя лампочка гаснет, верхняя же тускнеет до еле различимой точки. «Кто-то повел себя не так. Может быть, нагрубил. — Крестится и шепчет: — Господи! Спаси и сохрани!» Все, как сговорившись, оборачиваются на Зайцева, а он, смущенный, шевелит руками в карманах пиджака. «Надо извиниться», — подсказывает Сергей.

Бежим из школы. В переулке — старик. Всегда стоит здесь, словно принадлежность этого места. Ребята минуют его. Я медлю. Читаю на лице замершего какую-то муку. Подбородок и шея его напряжены, не давая двигаться голове, и только полузакрытые глаза уныло следят за нашим движением. «Ну, беги, беги», — перемещает бетонные губы. Бегу!

Елизавета Платоновна — математик. Осталова представляет ее как специалиста крайне серьезного, могущего очень много дать. Елизавета — старая. Ноги у нее болят, и она почти не показывается на улице. В магазин и по прочим делам курсирует Зинаида Платоновна, сестра. Она моложе. Махонькая, ниже мальчиков, сухонькая. Прыткая. Комарик в шубе. Сережа называет иначе: Водомерка. Существует брат — Платон Платонович — самый бодрый. По утрам — гимнастика. Идя в школу, Осталовы ухватывают глазами его трудоемкие махи ногами. Костюм тренировочный выцвел. Шапочка лыжная. Платон — шахматист. «У меня второй разряд — домашний», — аттестует свою игру. У мальчиков выигрывает, если провоцирует их на медленный темп. В быстром — не более десяти ходов, и старик бросает короля: «Нечем играть». Тактика Сереги, перенятая от Орешника, с первого хода — жертвы. Платон лопает фигуры и, довольный, ощупывает лысый череп: «Чем будешь играть?» Но неожиданно попавшись в ловушку, будто заново видит доску: «Что?»

У Елизаветы широкий профиль и узкий, будто сплющенный, фас. Нос учительницы напоминает Осталовым пестик от медной ступки — такой же длинный, с набалдашником и блестящий. Губа нижняя у Елизаветы так далеко выдавилась вперед, что братья сразу складывают притчу о том, как, наказанная за чересчур солидную компенсацию, назначаемую за уроки, Елизавета, подобно слону, вынуждена таскать бревна, положив на губу и прижав носом. За губой видна клюквенная десна. Она утыкана черными источенными зубами. «Нижние у меня — свои», — хвастается учительница Анне.

В Елизаветиной комнате пахнет дурно, и от старухи тоже — гнилью, — решают Осталовы. Действительно, когда объясняет она теоремы, в нос мальчикам ударяет нестерпимый дух. Они прекращают дыхание. Отворачиваются. «Не вертитесь!» — замечает учительница.

При входе в квартиру Елизавета обязует братьев поменять ботинки на принесенные с собой тапки. Сидя за столом, вдруг отстраняется: «Я слышу запах потных ног». И потом Анне: «Контролируйте детей, чтобы они мыли ноги». «До нее, наверное, доносится аромат собственного разложения», — предполагает Серега.