Остров

Музыка. Та, что нравится, мгновенно переполняет меня энергией. Кажется, сейчас взлечу, только сделаю усилие. Ни к кому не испытываю зла в эти мгновения. Жизнь всех людей становится мне понятной. Поступки — оправданными. Чудится мне человек: любовь и понимание. Где-то близко он. Рядом. Где же? Хочется что-то совершить. Выразить себя. Танцую.

«Не устраивайте концерт для улицы. Не всем хочется слушать ваше злозвучие, — врывается бабушка. — Да сделай же потише — я не понимаю слов!» Это — мне, улыбке моей, мне, голоса бабушкиного не слышащему. Как объяснить тебе, бабушка, мне, с тобой неоткровенному, тоску свою, желание выразить ее. Разделить. Кто-то слышит музыку и (вдруг?!) испытает то же, что я, словами не выразимое.

«Здравствуй, заинька!» — услышал я ее радостный голос. Позвонила! Я очень ждал Ленкиного звонка. Именно сегодня. Сегодня — или никогда! Сразу пригласил ее в гости. «А твоя мама?» — «С ума сошла! При чем тут! Где ты?» — «Звоню от дома». — «Иди ко мне, я тебя встречу». И вот она нагло-доверчиво вышагивает мне навстречу. Улыбается. Она — часть меня? Нет! Но так считаю я. А она? Не думает ли, что я уже весь ее, не считает ли каждый поцелуй клятвой любви?

Она сказала, чтоб я не сходил с ума, когда брал две бутылки розового. Когда пришли ко мне, я поставил бутылки на стол, достал стаканы, выложил из пальто сигареты и спички. Ленка не хотела пить. Она вообще этого не любит. Долго уговаривал ее. Отказывалась, говорила, мама будет сердиться, но потом согласилась, только не больше, чем на один стакан. Выпили. Сидели долго молча. Потом, как всегда внезапно, я подошел к Сладенцовой и поцеловал ее. Спросила, люблю ли ее? Молчу. Не могу сказать, что люблю, — не искренне, а что не люблю — так разве скажешь?

Ленка сказала, знает, что не люблю ее, что не нужна мне, что некрасивая, что у меня до нее были. А я совсем обнаглел, и она застонала: «Я же забеременею — меня мать выгонит». Я успокаивал ее, что будет жить у нас. «Мне же больно». И — замолчала. Словно потеряла сознание, а я вдруг спохватился и отпустил ее: что же я мог, могу еще натворить? Ленка лежала с закрытыми глазами. Я поцеловал ее. Попросил прощения. А она у меня стала просить прощения. Мы — лежали. На улице стемнело, зажглись огни, наползли в комнату и растеклись по стенам, а там, на улице, ни в домах, нигде-нигде, никто-никто не знал, что у нас происходит.

Я думал, что Ленка, наверное, все мне готова отдать. А может быть, ждет того же, что я от нее? Я ведь тоже, пожалуй, все отдам за это. Сейчас. Думал, она не столько боится стать женщиной, сколько ее пугает то, что может забеременеть. Как отнесется мать?

Я не задумываюсь особенно над нашим знакомством. Позвонила, встретились, поцеловались — все быстро, похоже на сон. Чего тут? Девчонки легко знакомятся с парнями. В них есть какая-то даже хищность — познакомиться. Не думаю, чтобы Ленка жила в сомнениях и поиске. Я за нее особенно не держусь. На свидания опаздываю, а то и вовсе не являюсь. Всегда нахожу оправдание.

Раздался звонок, в котором мы не были уверены из-за музыки. В дверь постучали. Я вскочил, выключил магнитофон, убрал со стола, набросил халат, запахнулся и приоткрыл дверь. В коридоре стоял Андрей. Поздоровались. Я вышел к нему, притворил дверь. Закурили. Сказал, что у меня Ленка. Елозин похвалил меня. Я попросил его обождать, чтоб нам одеться и выйти.

Когда зашел в комнату и зажег свет, Ленка, испуганно прищурившись, на меня посмотрела. Она успела напялить на себя пояс и чулки. «Идем, прошвырнемся?» — «Да». Оделись. Вышли. Андрей тихонько сообщил, что у них дома гость и можно выпить. Пошли проводить Ленку. По дороге я смеялся и всем своим видом показывал, что у нас с Ленкой «все в порядке». Мы довели Сладенцову до ее квартиры. Поцеловал, и попрощались.

Пришли к Елозину. Он живет в подвале. Мать работает дворником, чтобы иметь площадь, а по специальности она — типографская наборщица. Отец Андрея — шофер в какой-то организации. Елозин говорил в какой, но меня все это настолько мало интересует, что таких вещей не запоминаю.

Кроме родителей сидел какой-то мужик с большущей головой, отчего похож был на жука-медведку. На лице его кожа такая, будто ее потерли крупным наждаком, а потом присыпали мелом, чтобы скрыть кровавые полосы, но они все равно просвечивают через белизну. Речь мужика затруднена, и мысли свои он выражает очень медленно и коряво, будто переводит с какого-то, одному ему известного, языка. Мужик оказался братом отца Андрея, приехавшим в командировку, откуда — не запомнил. Они пили за встречу. Мать Елозина была пьяна — она вообще быстро хмелеет. Я подолгу смотрю на нее и думаю: Мария Емельяновна — красивая женщина, но чего-то в ней нет для того, чтобы я, например, мог в нее влюбиться. Я — не о возрасте. Я вообще часто влюбляюсь во взрослых женщин. Так, в голове. Тетей Машей я иногда любуюсь, но недолго, потому что тут же нахожу, что в ней все-таки чего-то нет.