Остров чайки по имени Джуди (СИ)

- Вот этого она мне не простит, - смущенно проговорил Брандир, когда Джуди, так и не сказав ни единого слова, удалилась, - и надо же было случиться такому конфузу!.. Вся наша женская линия такая – терпеть не могут беспорядка, чистюли невозможные… Я, видишь ли, тут приболел… Позавчера ночью у мыса Саки попали в шторм, баллов девять, волна такая, что чуть не легли. Я в спешке и надел дырявый плащ… оставил его для кисета, непромокаемый кисет хотел скроить… а тут – тьма египетская и светопреставленье, схватил первое попавшееся с вешалки. Уже на румпеле почувствовал: спина обледенела, как будто хребтом айсберг подпираю… Так вот оно и вышло. Пришли, конечно, в Байгевиль. И Джуди за меня взялась! Хреновины какой-то с медом намешала, растерла всего тюленьим жиром, запеленала, как младенца… Я ей в порядке обмена опытом деликатно так разъясняю, что наш брат моряк одолевает подобные стихийные бедствия иначе… берёшь, к примеру, три пинты рома, три пинты спирта, пинту перцовки «бешеная Мэри»… Да с ней разве поспоришь?! Ну, я тут же всю команду пинком списал на берег, чтобы не видели моего позора. Полдня терпел. Слышу, собирается на рынок. Я, значит, Донована за загривок: неси бегом с камбуза всю закуску, которую найдёшь. Соорудил себе лекарство, пролечился… и так отлично, веришь ли, прогрело, что семь потов сошло, Донован не успевал менять рубахи. Ну… разморило меня, понятно… не до посуды, стало. А этому соне лишь бы куда свалиться… Так, стаканы она тоже унесла… Ну, слушай, шкипер, дальше. Я тридцать лет проплавал без страховки. Как только мне не пытались её всучить! Один особо верткий доставал, житья от него не было. Дошло, что «Книгу Иова» ему я выносил и торжественно прочитал всю от корки до корки, команда на палубе собралась и слушала, Морена аж всплакнул. А этот тип прослушал с кислейшей мордой и заявляет мне так скучно: «Если рассуждать столь же примитивно, как вы, любезный капитан, так можно дойти до мысли, что, скажем, и лечиться – грех, потому что раз «Бог дал - Бог и взял», и «все мы там будем», рано или поздно, так лучше и помереть пораньше, поскольку меньше нагрешишь. А между тем, два месяца назад вы возили свою жену к профессору Вензену и в клинику его помещали, в то время как жена ваша особа жизни святой и безгрешной и по смерти сразу в рай пошла бы однозначно, так какой был смысл хлопотать о её исцелении?» Тут я ему толково разъяснил, на каком расстоянии его язык должен находиться от имени моей жены, если ему, конечно, в раю уже не забронировано; на том в тот раз и разошлись. Однако зацепил меня змей этот, два дня я весь кипел, пока Лючия про эту нашу богословскую полемику не разузнала. Я кричу: «Меня Бог тридцать лет в морях хранил! И безо всяких этих крючкотворов обходился!», а она меня так кротко глазами обласкала и тихо-жалостливо говорит: «Смирился бы ты уж, Уно…» Я так и сел… Ах, Джексон, не знал ты мою Лючию… Назвал её тот змей святой, и ведь ни в слове не солгал! Про льва и агнца, что в раю рядочком лягут, помнишь?.. Кто видел Лючию, об этом сразу вспоминал. Глаза у неё были… как солнечный день, если смотреть на него из тёмной комнаты… Посмотрит так с лучистой кротостью и лаской – и словно весь умоешься в потоке света! Каких зверей смиряли эти очи!.. Она была первой красавицей Флоренции, и знал бы ты, какая сваталась к ней знать! Она просилась в монастырь и всем отказывала, сшила себе уже монашеское облачение, да отец не чаял в ней души и был готов на всё, лишь бы она осталась дома. Она целыми днями шила для бедных приютов, богаделен, для женских монастырей. Такой я и увидел её впервые. Отец её, пройдоха из пройдох, добивая кого-то из конкурентов, сорвал мне фрахт, да так он крепко меня при этом подставил, что я в тот же день, как был – небритый, бешеный, в походных сапогах, - ввалился к нему в дом. Она шила в гостиной. Подняла от работы глаза… да так и осияла меня всего, как солнце в летний полдень. Спрашивает что-то кротко… а я стою, как заблудившийся телок, и только лишь мычу невнятно. Тут выскальзывает её папаша, толстый угорь: «Ах, капитан Брандир, какая досада, какая неувязка… ах, как мне жаль! ах, как неловко!.. Мы с вами всё сейчас же порешаем в самом лучшем виде!» - и утянул меня под ручку в кабинет. Ты знаешь, Джексон… сколько лет прошло… и до сих пор – убей! - не помню, что мы там с ним порешали и какие бумаги я ему, пирату, подписал… Только через два месяца повенчались мы с Лючией в соборе Санта-Мария дель Фьоре. И понимаю я только теперь, гордый упрямец, что если и хранил меня Бог тридцать лет по всем морям и океанам, то это только ради её смирения… Ну, вот, как, значит, осадила она этак мою заносчивость… я побурчал, похмыкал… и застраховал-таки свою «Санталену» на кругленькую сумму и - как раз перед тем самым рейсом!.. И вот, ты знаешь, Джексон, ещё не сошли у меня волдыри от ожогов – заявляется этот змей-насмешник: «Ах, любезный капитан Брандир, как же это вас Бог на тридцать первый год забыл, уж так берёг вас, казалось, так берёг!..» И тут меня как озарило, спокойненько я этой ехидне отвечаю: «А разве не Бог меня перед пожаром твоим же языком надоумил застраховаться? Хоть сволочь ты порядочная и богохульник, а всё же я не в проигрыше: шхуны нет, зато есть денежки в кармане! Бог дал, Бог взял – Бог снова дал, будь имя Его благословенно!» Тот только рот открыл… закрыл, опять открыл… а крыть-то нечем! Так молча и удалился. Страховки мне хватило в самый раз, чтобы разойтись полюбовно с арматором, выплатить жалованье команде и годовое пособие семьям погибших. Два года я как мог перебивался, плавал с кем и где придется. Потом на семейном совете стали решать, как жить дальше. Лючия моя тогда уже не вставала, и у постели её собралась наша родня, братья, сестры, племянники - человек восемь. Алберт тогда приехал из Версаля, он-то и рассказал, что там выставлены на торги три первоклассные шхуны и интерес к ним в коммерческой среде большой, так почему бы и нам не попытать счастья, дешевле может оказаться, чем строить новую. Прикинули, на что можно рассчитывать. Н-да, не густо… И тут Лючия напоминает о сумме, которую отложили на её лечение в Швейцарии… Как и сейчас я вижу её кроткие лучистые глаза, так прямо в душу она мне, безмятежно улыбаясь, заглянула! «Хочу в круиз на новом корабле!» Последние дни ей стало лучше, а это было первое «хочу» за всю её жизнь. Ради одной её улыбки я готов был своротить горы!.. Приехали в Версаль, и прямо в день торгов! И ведь ничего не знал, ни что торгуют, ни почем… с порога – как молотком по голове: «Роза ветров»!!. Я так и остолбенел!.. Шепчу соседям: кто продает? Бойд? Нет, какие-то Симпсоны, американцы. Ничего не понял… Выясняю: та ли шхуна? Та самая!.. Святая Дева!.. Чувствую, что пот по мне в три ручья… Перед глазами – пылающая «Санталена» и глаза Лючии, приехавшей ко мне тогда в палермскую больницу… Святая Дева!.. Спроси – как торговал я шхуну, - убей! – не знаю, Джексон! Алберт рассказывал, что выглядел я помешанным: с порога вцепиться в первый же лот, на все вопросы отвечать – «Святая Дева!», бурно разрыдаться в конце торгов и не иметь ни малейшего представления о том, в какую сумму обошлась покупка!.. Я знаю, только ты поверишь мне, дружище Ральф - цент в цент, все деньги, что у нас были!.. А слушай дальше. Я домой вернулся. Я на порог – она зовёт! В плаще, как был, бегом к её постели. «Купил?» - «Купил!»- «Её?» - «Её…» Она заулыбалась… и вся – так словно осветилась изнутри… «Слава Богу!..» И… отлетела… прямо на моих глазах… с улыбкой… лишь рука в моей руке прощально сжалась… и разжалась… Ах, Джексон!.. Вот её «хочу»… она ведь знала, что ей полегче стало - перед смертью и что мне не жить без моря… Один лишь раз в жизни сказала: «Я хочу»…