Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Но с другой стороны, замечает Бэкон, «тяжкое и публичное оскорбление не только почтенной и вполне достойной особы вашего лорда-канцлера (а это просто варварство, если принять во внимание, что оно было нанесено ему, когда он был, как казалось, уже при смерти), но и вашего Канцлерского суда, суда вашей абсолютной власти, не может, по моему мнению, просто так сойти с рук или завершиться формальным покаянием (atonement)»[754]. Так что же делать королю – простить (или ограничиться «формальным покаянием») или наказать? Бэкон предлагает решение, к которому и до, и после него любая власть прибегала в случаях, когда неудобную фигуру было неудобно просто так выкинуть за борт, но и устраивать публичную «порку» строптивца тоже не хотелось, ибо это было чревато новыми осложнениями. Единственный выход – начать с поиска виновного среди подчиненных (или ближайшего окружения) не в меру досаждающей власти особы. Sapienti sat (умному достаточно), как говорили древние, а если не sat, то тогда можно приступить к расправе с главной фигурой, не забывая время от времени повторять одну и ту же сентенцию, мол, «мы же его предупреждали, причем проявляя нечеловеческое терпение, а он…» и т. д.

Король, по мысли Бэкона, может не считать Кока «каким-либо образом изначально причастным к тому, что было сделано, и не думать, будто именно он [Кок] заварил всю эту кашу (речь, напоминаю, идет о противостоянии между судом королевской скамьи и судом Канцлера. – И. Д.). Кок лишь принял дело в том виде, как оно сложилось до него» и «его главная ошибка состояла в том, что он не сумел вовремя направить рассмотрение в нужное русло», хотя – сэр Фрэнсис решил-таки добавить в свои рассуждения granum salis – лично он, лорд генеральный атторней, имеет на этот счет некие подозрения («I confess it to be suspicious»). Если же, продолжает Бэкон свою главную мысль, подтвердятся слухи, будто кто-то из младших судей «возбудил это дело (stir[red] this business)» и дошел до «открытого оскорбления присяжных и угроз в их адрес», то он, конечно, должен быть смещен[755].

Высказав все приведенные соображения в пространном письме королю, Бэкон в тот же день, 21 февраля 1616 года, обратился к Вильерсу с предложением ввести его [Бэкона] в состав Тайного совета, не для того, разумеется, чтобы укрепить свой статус с целью дальнейшего продвижения (скажем, на место лорда-канцлера), но потому, что он «ежечасно» чувстует, как необходимо ему занять эту должность для службы Его Величеству[756]. А для подкрепления своей просьбы Бэкон сообщил – конечно, не из желания похвастаться (ибо он совершенно чужд этому), – что недавно (20 февраля) лорд Эллисмер, который тогда был совсем плох, но сейчас пошел на поправку, сказал, что хотел бы видеть его, Бэкона, своим преемником.

Расчет сэра Фрэнсиса изумительно точен. Король получает от него деловые советы и деловую информацию, причем и то, и другое – в нужном ракурсе. При этом – никаких личных просьб. Но чтобы Его Величество не только ценил то, что написано в поданных реляциях, но и не забывал о том, кем составлены столь важные государственные бумаги, новый королевский фаворит, влияние которого с каждым днем становилось все сильнее, должен обратиться к монарху с просьбой ввести автора сих замечательных рекомендаций в Тайный совет, коли уж лорд Эллисмер, да хранит его Господь, оказался столь живучим. Бэкон был вполне откровенен с Вильерсом: «Я уверен – в данный момент от королевского атторнея как никогда требуется быть во всеоружии и надеть, как я уже однажды сказал вам, латные рукавицы вместо перчаток». В поддержку этого говорит самое стечение обстоятельств: «предъявление все новых обвинений, раздоры между департаментом канцлера и судом королевской скамьи, большая тяжба Rege inconsulto, столь важная для прерогатив короля, многообразные другие дела, касающиеся королевских доходов и восстановления Его владений» и все это на фоне того, что «Его Величество хорошо принимает мои донесения относительно Его дел». Но поскольку автор этих донесений не входит в состав Тайного совета, «может показаться», что он, «как говорят торговцы, вмешивается не в свои дела»[757]. А это нехорошо, непорядок получается.

Прошел месяц и в конце марта 1616 года во время аудиенции Яков начал было говорить Бэкону какие-то многообещающие слова, но тут, к досаде лорда-атторнея, вошел принц Чарльз и отвлек внимание короля. Единственное, что мог сделать Бэкон, – это послать Якову благодарственное письмо, в котором, расточая похвалы фавориту («the best pen of King»), не забыл очень тонко намекнуть Его Величеству на желательность своего продвижения[758]. Ждать королевскому атторнею пришлось недолго – всего два месяца.