Остров надежды

Жизнь в отряде поначалу казалась ему прекрасной, а дальше хуже и хуже с каждым днём. Как мыши жили, заметали пыль под ковер, и упаси бог сказать руководству слово поперёк, со своей мыслью выступить. Ну, раз от силы послушают и всё. И шли вперёд грызуны с устремленностью к благам. Ради этого всё пускалось в ход – жены, лесть, угодничество. Нет, он этого вынести не смог. Нельзя постоянно подставлять щеки. Христос объявил: «возлюбите врага своего». Дурдом. Он предельно их ненавидел, и когда подошла очередь, отказался, не пошел в полёт. И всё вдруг разом закончилось, рассыпалась семья, и его Люба ушла к его удачливому сопернику, которому помог именно его отказ. Сергей не мог понять, что она в нём нашла? Возможно, всё это вышло оттого что он всю жизнь обещал Любе сказку, а сказка ушла. Женщины предпочитают победителей.

Потом мотание по стране. Из конца в конец с желанием забыться. Глубоководные погружения. Но не наладилось, характер у него не тот, не умел на грани балансировать, а как Феникс сжигал себя. Грызуны спокойно тащили добычу в нору, а Сергей дошёл до предела и покатился ускоряясь. Этим бы дело и закончилось, если бы не подвернулся полёт.

Верно сказал Хемингуэй о молодости: «Праздник, который всегда с тобой». Где бы он ни был, как бы в последствии не был одинок, он безусловно считал себя выходцем из того необыкновенного коллектива, взявшегося за невозможное. И что бы там не говорилось о космосе – все это болтовня, умствование, разговоры, а реальность – ты здесь песчинкой в псевдосжиженном слое.

– Жан, ну послушай. Жан, пойми.

«Этих взрослых постоянно тянет учить, – подумал Жан, – хотя и у них – сенсорный голод и их непременно потянет друг к другу. Пока Софи сплошное воркование – „зайчик“, „котик“, Сережа, Сергей, но никуда им не деться. Их поразит стрелами не Купидон, а микроб любви. Они уже им тронуты, и это заметно».

«Любовь – разновидность психического расстройства, гиперболизма, нарушения масштаба. В этих условиях она – слишком большая роскошь. Вот-вот, – думал Жан, – они начнут открывать друг в друге новые сокровища. Все это будет неизбежным этапом влечения полов. Затем и места под Солнцем может не хватить для их великой любви, и он им станет только мешать, и они вытолкнут его, как кукушонок из гнезда. Нет, он нарушит их любовь, неподходящую теперешним обстоятельствам. Он непременно сделает это».

За ужином всем вдруг сделалось неловко, и захотелось жертв и встречных шагов. У Жана это выходило естественней. На ужин каша получилась рассыпчатой. (В пакете ее недостаточно смочил дежуривший Сергей). Как только вскрыли пакет, она рассыпалась. Жан тут же всех рассмешил: он плавал, как рыба, и ловил плававшую в воздухе гречневую кашу ртом.

По какому времени жить в станции? Этот, казалось, чисто риторический вопрос был приурочен к пуску приборной доски первого поста. Глобус Сергей запустил над Молуккским морем и скорректировал период обращения по берегу Суматры. Теперь они в каждый момент знали, над чем летят. Их электронные ручные часы у всех исправно шли, но, запуская станционные, они с удовольствием обсудили этот вопрос. И решили впредь жить по московскому: ведь рано или поздно им быть в связи с ЦУПом, который действует по Москве.

Час по утру занимал у них теперь контроль станции. Сергей вывел на пульты давление, состав атмосферы, герметичность отсеков. Контролировались и терморегулирование, энергоснабжение, система ориентации. Состояние отписывалось в дежурный журнал с заключением общей диагностики. После этого завтракали и начинался рабочий день..

Каждый день что-нибудь терялось, но они знали, где искать? И отправлялись к вентиляторам. Вентиляторы требовали внимания. Для уменьшения их шума Сергей и Жан занимались их балансированием, пытались исключить биения, а Софи изготовляла для них мягкие прокладки, чтобы развязать с корпусом станции. В сердцах они не раз поминали старательных сборщиков, закрепивших эпоксидкой каждый винт. Так или иначе дело двигалось, кружок «Умелые руки» станции функционировал.

У Софи были и собственные заботы. Она продолжала разыскивать за панелями комки объемной паутины и удаляла их очень осторожно, словно осиное гнездо. Уроки Сергея не прошли даром, и она постоянно торчала у иллюминатора. К тому же и время наступило исключительное – орбитальные белые ночи. Солнце совсем не заходило, и его край катился за оранжевым пологом горизонта, как за занавеской китайского театра. «У нас солнечная орбита, – записывала Софи. – Летим по терминатору. Слева – Солнце, справа – ночь, под нами сиреневая пелена на облаках – граница света и тени. Земля отлично видна. Сумеречная, спокойная, контрастны дороги, реки, вершины, разломы, голубые горы со снегом – точно узоры на окне».

– Посмотри, – делилась она с Сергеем, – в Черном море, к западу от Крыма вода кипит. Она вся здесь в вихревых структурах. Сплошная мозаика.

И Сергей был доволен её увлечением и говорил:

– Тарханкут это. Самое гиблое место. О нём писал Паустовский… Читала?

– Откуда? – Господи, да где она могла прочитать этих русских?