Остров незрячих. Военная киноповесть

Когда через несколько минут Арташов, застегивая на ходу воротничок, вошел в гостиную, командир 108-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Полехин мило общался с баронессой Эссен и Невельской. Дородное тело комкора провалилось в мягком кожаном кресле. Дымящаяся чашка с чаем затерялась в огромной лапище.

– Товарищ генерал! – Арташов вытянулся. Мясистое, в тучных родинках лицо Полехина при виде подчиненного приобрело недовольное выражение.

– Сладкий видок! – оборвал он рапорт. – Разгулялся на хозяйских харчах. Даже караульное охранение выставить не удосужился. Не рановато ли расслабился? Иль забыл, что война еще не кончилась?

– Как же, забудешь тут, – обиделся Арташов. – У меня только вчера двое погибли. В том числе последний офицер.

– Не у тебя одного, во всем корпусе потери. Дорого нам этот Рюген дался, – Полехин нахмурился. – Что зыркаешь? Думаешь, сотни на смерть послать легче, чем двоих?

– Полагаю, легче. Вы эти сотни на корпус делите. А у меня они считанные.

– Ишь каков! – Полехин оборотился к притихшим дамам, приглашая их оценить дерзость подчиненного и собственное, генеральское долготерпение. Но в глубине суровых глаз проблескивали лукавые лучики. Эти хорошо знакомые Арташову лучики стирали с тяжелого лица простецкое выражение, за которым прятался очень умный и наблюдательный, битый-перебитый жизнью мужик.

В дверь протиснулась потеющая от страха физиономия старшины Галушкина, из-за спины которого выглядывал Горевой. Полехин поманил Галушкина пальцем. Старшина выдохнул и, старательно чеканя шаг, двинулся к генералу. В левой его руке вверх-вниз ходил зажатый в кулаке лист бумаги. – Давай, давай, – поторопил Полехин. Пробежал глазами содержимое листа. – Десять килограмм шоколада? – переспросил он с показной суровостью. – Не слипнется? Старшина в ужасе сглотнул. – Так мал мала ведь, товарищ генерал, – горячо зашептал он. – Глядеть больно, какие тщедушные! – Рассчитали, как вы и приказали, из расчета на неделю, – дополнил Горевой, под взглядом генерала браво подтянувшись. – Тушонки пару ящиков вписать? Или лишним будет? – шутливо обратился Полехин к Невельской. – Не-не-не! – Невельская, утратив дар речи, затыкала пальчиком в докладную. – То есть непременно. Полехин, вошедший в роль благодетеля, выдернул из кармана самописку, начал было писать, раздраженно потряс ее и лишь после этого сумел вписать строку. – Так. А тут что? «60 пар женской обуви малых размеров». Это не просто будет. Но поищем. Поглядите, ничего не упустили? Он показал содержимое Горевому. Тот, плохо скрывая волнение, коротко, по-военному, кивнул. Полехин подтянул требование, вывел наискось: «Начальнику АХО. Где угодно изыскать и выдать. Об исполнении доложить». Подписанное требование протянул старшине: – Завтра же получить! Перевел строгий взгляд на Арташова: – Сами догадаться не могли… Пойдем-ка прогуляемся к морю, капитан. С видимой неохотой Полехин выкарабкался из обволакивающего кресла, с галантностью гиппопотама склонился перед дамами: – Спасибо за чай. Насчет сирот ваших позаботимся. А пока, считайте, оставил вас под охраной. – Главное, чтоб не под конвоем, – сострил Горевой. На него скосились. Полехин нахмурился. – Конвой – это еще заслужить надо, – значительно отшутился он. – А про вас мы пока знаем, что делаете доброе дело. Вот и продолжайте. – Спасибо, генерал, – баронесса поспешила загладить неловкость. – Вы здесь всегда желанный гость. – Надо думать, – ироническую улыбку Полехина разглядел лишь идущий следом Арташов. Он же, единственный, успел заметить радостное рукопожатие Невельской и Горевого, – генеральская благосклонность стала для них нежданной индульгенцией.

На крыльце с автоматом наперевес застыл Петро Будник, у калитки – в плащ-палатке старательно тянулся в струнку Магометшин, – караулы были расставлены.

Покряхтывая, Полехин прошествовал к воротам, за которыми обстукивал колеса генеральского «Мерседеса» водитель. В стороне, привалившись к металлической решетке, переговаривались двое охранников. При виде генерала все трое выжидательно вытянулись.

Но Полехин, отмахнувшись, в сопровождении Арташова пошел к берегу.

Море открылось сразу, едва вышли из кустарника в дюны.

Полехин прошел к огромному валуну у края невысокого обрыва, толстым пальцем огладил волосатый мох на поверхности камня, уселся. С сапом втянул в себя пропитанный йодом воздух. Вгляделся в волны, что с глухим рыком лизали побережье острова.

– Балтика! – протянул он. – Слышь, Арташов, как рычит. Не любит нас с тобой. Ничего! И пес побитый порыкивает. А после ластится к новому, понимаешь, хозяину. Побили – теперь приручим!.. Чего озираешься?

Арташов встрепенулся, поймав себя на том, что краем сознания изучает открытую местность вокруг, прикидывая, где можно укрыть генерала в случае опасности. Поймал – и сам себе изумился: прятаться больше было незачем. Но подсознание продолжало воевать. – Ты, кстати, хоть знаешь, в чьем доме оказался? – полюбопытствовал генерал.

– Знаю. – Зна-аю! – передразнил Полехин. Озадаченно потряс залысой головой. – Всё-таки любопытные коленца жизнь отхватывает. В первую мировую германский флот в Финский залив пожаловал. В Петроград захотели прорваться. А знаешь, что спасло город, а считай, и революцию? Не смогли преодолеть минно-артиллерийскую систему, разработанную адмиралом Эссеном. А вот теперь мы с тобой вышли на германскую Балтику. И в кого утыкаемся? Опять в фамилию Эссен, от революции сбежавшую. Такая вот круговерть суд е б в природе. Он огладил крутой, в складках затылок. – Ты-то как к ним угодил? Других домов, что ли, не было?

– Сами видели. Поблизости ничего. – Положим, видел. Хотя, если и были, тебе б наверняка этот достался. Вот если по всему побережью, – он повёл лапищей, – одну-единственную коровью лепешку оставить, ты в нее как раз и угодишь. По раздражению, овладевшему генералом, Арташов сообразил, что разговор затеян неспроста. Полехин вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, протянул подчиненному: – Твоя работа? Даже не развернув, Арташов узнал потерянный листок. – Видно, когда в штабе был, из сумки выпал, – объяснился он. – Это что, семечки, чтоб выпадать!? – рявкнул Полехин. – Вслух читай. Арташов уныло вздохнул: – Порой мне кажется: Она рожала не меня, а мир, в котором есть страна Из крови и огня. Уж лучше б спрятаться в подол, Не видеть и не знать Тот многоликий произвол, Что подарила мать. Товарищ генерал! Тут ничего крамольного. «Страна из крови и огня», – так война же. – А многоликий произвол – конечно, Гитлер, – в тон ему догадался Полехин. – Ты это попробуй особистам объяснить. У них отобрал. А если в следующий раз меня не окажется? Оглядел унылого подчиненного: – Допустим, не можешь не марать бумагу. Прёт изнутри. Понимаю, с природой не поспоришь. У самого иной раз поносы бывают. Так пиши как все люди: о зверствах фашистов, о матерях, не дождавшихся сыновей, о подвигах. Да хоть о разведчиках своих. Вы ж такого повидали, что другому писаке ста жизней не хватит, чтоб осмыслить. А у тебя под рукой. И главное – всё по правде будет. – Всё, да не всё, – пробормотал Арташов. Под подозрительным генеральским взглядом опамятовал. – Не получается у меня так, товарищ генерал. Полехин от души ругнулся:

– Потому что мозг у тебя с вывертом. Знаешь, почему так и не стал Героем? – Не достоин. – Поязви еще. Мне доложили после. Потребовал вписать Будника? – Без Будника не добыли бы ни документов, ни штабиста того! Он его на себе два километра по снегу волок. И потом, обмороженный, раненый, нас прикрывал! – Да Буднику твоему за счастье было, что ты его, гоп-стопника, из штрафбата вытащил! А уж чтоб бывшего ЗЭКа в Герои! – Полехин в сердцах пристукнул лапой по валуну. – Неужто не соображал, чем для тебя самого обернется? – Несправедливо это было, товарищ генерал. – Ишь как! – Полехин озадаченно потеребил пористый нос. – Как же ты такой дальше-то будешь? Крупные белые зубы Арташова обнажились в беззаботной улыбке:

– Ничего! Уж если в войну пронесло!

– Так в войну таким как ты выжить легче, – Полехин не принял облегченного тона. – Я, собственно, с этим заехал. Перевожусь в Москву, в Генштаб, – он отмахнулся от поздравления. – Хочу взять несколько самых надежных. С которыми от и до прошел. А ты подо мной с сорок второго. Разведчику в штабе всегда дело найдется. Короче, времени для сбора не даю. К вечеру пришлю замену. Сдашь роту и – сразу в корпус. Утром вылет. Он грозно, дабы пресечь возражения, вперился в подчиненного. Но тот очень знакомо упрямо покусывал нижнюю губу.

– Хочу все-таки демобилизоваться, товарищ генерал, – буркнул Арташов.

– С этим, что ли? – обозленный Полехин тряхнул листком. – Вот тебя с этим на гражданке и «закроют»! Думаешь, если Германию победил, так круче всех стал? Ан нет. Случись что, заслуги не помогут. Потому что в и ны награды всегда перевесят. А твои вины, – он вновь обличающе потряс листком, – из тебя сами прут.