Остров Робинзонов

Серафим героически выносил решительно все. Он не кричал, не просил пощады. Нестерпимая боль едва вырвала у него несколько тяжелых вздохов, когда силы оставили его.

Он боролся долго – слишком долго даже для удовольствия своих палачей. Они утомились первые жестоким мучительством, и вскоре Магалиао, желая положить конец кровавой потехе, сам приказал поджечь костер. Все огнива щелкнули разом. Пламя сообщилось сухой траве и валежнику.

– Уйдемте отсюда, – распорядился мулат, увлекая своих товарищей по направлению к реке.

Они бросили тут Серафима в обмороке, исходившего кровью изо всех пор. Эта кровь продолжала сочиться и текла капля за каплей на сухой хворост костра и на прутья, начинавшие трещать по мере того, как их охватывал огонь. Несчастному индейцу не оставалось никакого спасения; он был обречен на самую ужасную смерть.

В то же время четверо злодеев, блуждая в потемках, старались найти дорогу к берегу, чтобы примкнуть к товарищам, поехавшим на лодках; последние должны были находиться уже недалеко от кашуэры. Но это было еще не единственным затруднением, которое приходилось преодолеть.

Разбойники бродили под навесом деревьев. Густая растительность девственного леса, в особенности после зимних дождей, не пропускала лунного света и скрывала от глаз небо.

Ночь в девственном лесу, как и в саванне, есть царство опасности и ужаса. Бандиты прекрасно знали это, и теперь, когда они утолили свою отвратительную жажду мести, на душе у них было так же смутно, как и перед глазами. Их преследовали упреки совести – не раскаяние в совершенном проступке, как это бывает у прямых натур, способных исправиться после случайного падения, – но смутный, безотчетный страх, видящий всюду неумолимых судей, населяющий призраками безмолвное уединение, одним словом – тот тайный ужас, который нападает на человека, когда он не может уйти от самого себя, который придает своим видениям неуловимые формы и умножает до бесконечности орудия своей пытки.

Однако дело не ограничивалось такой нравственной боязнью. Более серьезные причины увеличивали тревогу бандитов.

Лес был полон невидимых врагов, присутствие которых давало о себе знать только слабыми звуками или неприятным прикосновением. Резкое шипение раздавалось порой в густой траве. Пифоны, анаконды, ужасные водяные змеи, достигающие до восьми метров в длину, треугольноголовые мапаны населяли эту глушь; потревоженные во время сна, они поднимались с гневным дыханием. Вампиры задевали бандитов своими волосатыми крыльями, громадные мигалы падали на них с ветвей.

Время от времени две красные или зеленые точки, блестевшие фосфорическим светом, указывали им на близость дикого зверя, и они трепетали, боясь нападения ягуара, самого страшного из четвероногих хищников.

Бесчисленные москиты, ядовитые мухи прилипали к их лицу и рукам, покрытым испариной, и бродяги были принуждены с ожесточением отмахиваться от них, что еще удваивало усталость. От беспрестанных укусов этих насекомых кожа краснела, и нестерпимая жгучая боль на ужаленных местах была способна довести до бешенства.

Между тем нельзя было и думать остановиться на отдых среди этого мрака. Оставалось идти решительным шагом, безостановочно, до места условленной встречи с двумя другими товарищами. Эта ожесточенная, прямо отчаянная борьба продолжалась целую ночь.

Наконец настал день. Если вся природа приветствует его с радостью, то для этих злодеев, запятнанных всевозможными преступлениями, благодетельный утренний свет, вероятно, был еще отраднее, чем для всех прочих. Однако он не принес им радости.

Блуждая наудачу в потемках, они заблудились. Бандиты не могли определить правильного направления и зашли чересчур далеко, совершенно в противоположную сторону, где были накануне. Теперь им приходилось возвращаться назад, чтобы дойти до места назначенной стоянки барок, которые, борясь с течением отлива, должно быть, давно уже остановились у начала порогов Сан-Пабло.

Бродяги добрались наконец до берега. Перед ними расстилался рукав Мараньона со спокойными зеленоватыми водами и роскошной растительностью по берегам.

Река текла, следуя естественному склону своего русла, и утренние лучи солнца осыпали ее дождем золотых блесток, точно целые слитки золота таяли в светлом хрустале ее спокойной поверхности.

С тех пор как бандиты отправились в свою экспедицию по следам Серафима, одурачившего их обещанием указать бухту с золотым песком, вода прибывала уже два раза. Теперь снова начался отлив, и злодеи, измерив глазом бесполезно пройденный путь, рассчитали, что им предстоит сделать еще около восьми миль, чтобы присоединиться к отряду, плывшему на лодках.

Взрыв ярости заставил их разразиться проклятиями против несчастного Серафима, которого, в данный момент, конечно, уже не было в живых. Пламя костра, вероятно, давно пожрало израненного индейца. Устав поносить мертвеца, негодяи стали браниться между собой и не щадили даже своего жадного начальника, слепое корыстолюбие которого довело их до смешного и в то же время жестокого промаха.