Остров Сахалин

Ровно в одиннадцать ворота первого блока тюрьмы отворились, и нас с Артемом принял полковник Хираи, заранее извещенный о моем визите. Полковник, в отличие от других тюремных коллег, с которыми я имела счастье быть знакомой, не составлял отталкивающего впечатления.

Хираи был относительно молод, подтянут и бодр, на его лице не отложилось явных свидетельств капитуляции перед распространенными на Карафуто пороками, напротив, выправка и особая манера держать правую руку выдавали в нем спортсмена, и я не удивилась, если узнала бы, что полковник мастер, допустим, фехтования. Я отметила, что в присутствии полковника Артем насторожился еще больше, впрочем, полковник быстро догадался, кем является мой спутник. Однако это никак не отразилось на нашей встрече – Хираи пригласил нас в свой кабинет и угостил чаем с пирожными; нам прислуживала молодая приятная девушка, та самая жена-китаянка, ожидавшая ребенка.

Беседа наша с полковником не имела никакого прикладного значения и потому отличалась приятностью и живостью. Мы говорили о Токио, об университете, о празднике первого вина и еще о каких-то совершенно необязательных и милых вещах. Артем и жена полковника Хираи молчали, поддержать беседу они едва ли могли, равно как не знали и радостей молодого вина.

После чая мы отправились осматривать тюрьму и начать решили с корпуса для лиц, совершивших особо тяжкие преступления. В Александровской тюрьме, кстати, содержатся лица, причисленные к привилегированным сословиям и даже к Императорскому дому; это, однако, не означает, что им предоставлены условия, отличные от других заключенных, каторгу они отбывают наравне со всеми, в том числе и в первом корпусе.

Я ожидала встретить в нем одиночные камеры – внешний казематный вид здания с узкими горизонтальными окнами предусматривал именно камерное устройство, но обнаружилось, что внутри корпус распланирован нестандартно. В нем не было этажей и перекрытий, камеры представляли собой ямы, выбранные в бетоне. Ямы были двух типов – узкие и широкие, Хираи пояснил нам, что широкие ямы предназначены для повседневного содержания каторжников, узкие же ямы используются для специальных целей; на мой вопрос, в чем заключаются специальные цели, полковник велел сопровождавшему нас смотрителю открыть ближайшую яму.

Из потолочных окон падал свет, и этот свет показал мне, что яма похожа на тонкий высокий стакан. В этом стакане стоял человек с совершенно незначительной внешностью клерка или бухгалтера, со светлыми глазами и располагающей улыбкой; на мой вопрос, кто это, смотритель ответил, что это и есть известный людоед Накамура. Имя заключенного смотритель произнес с уважением и почтением, как произносят имя заслуженных патриархов, великих людей. Я немедленно вспомнила историю этого Накамуры, юриста одной крупной машиностроительной фирмы, прославившегося в свое время тем, что съел своего начальника и его заместителя, а на вопрос, зачем он это сделал, прочитавшего известное трехстишие Хокусая. Помню, в самодеятельном университетском театре «Башмаки» студенты психологического факультета поставили пьесу под названием «Поляна в чаще», в которой история Накамуры рассматривалась несколько более глубоко, чем ее освещали газеты. Пьесу запретили, кажется, после третьего представления.

Сейчас Накамура был помещен в стакан; в этой камере можно стоять или сидеть, подогнув ноги, лечь или как-то вытянуть конечности вряд ли получилось бы. Дверей пространство стакана, разумеется, не имело, и проникнуть в него можно сверху, через небольшой лаз, в который раз в день заключенному кидали прессованную соевую лепешку и два раза в день поливали его водой – для питья и смыва в канализацию нечистот. Чтобы заключенные не сходили с ума слишком быстро, в блоке иногда играет классическая музыка и звучат патриотические лекции. Впрочем, по заявлению смотрителя, мало кто выдерживает в стакане больше месяца; тех же, кто по прошествии года заключения в первом корпусе находится хотя бы в относительно здравом уме, можно пересчитать по пальцам одной руки.

На мой вопрос, почему к заключенным первого блока нельзя применить высшую меру общественной защиты, полковник Хираи, терпеливо сопровождавший нас в осмотре, заметил, что смерть – это награда, а здешние насельники не заслужили ее. Мука, переносимая в Александровской тюрьме, есть лишь репетиция перед страданиями, которые им предстоит претерпеть в грядущем и неотвратимом инфэруно.

– Стены нашей тюрьмы – лишь преддверие ада. И они знают про это.

Полковник произнес это излишне страстно, так что я заподозрила в нем скрытого христианина, хотя в этом ничего удивительного – такое место, как «Три брата», располагает к предрассудкам, сектантству и прочим непостижимым движениям души.

– Каждый из них догадывается, что его ждет, – повторил полковник Хираи. – И наша задача, чтобы они отправились в преисподнюю с окончательным осознанием своей скорой участи.