– Я не хочу слышать ничего плохого о моей дочери! закричал он, и по той поспешности, с которой он прервал меня, понял, что глаза его были далеко не так слепы, как я предполагал, и что он не без тревоги взирал на осаду, которой подвергалась миссис Генри.
– Я и не думаю оскорблять ее! – воскликнул я. – Не в этом дело. Эти слова были обращены в моем присутствии к мистеру Генри; и если вам этого недостаточно, – вскоре были сказаны и другие: «Ваша жена, которая в меня влюблена».
– Они поссорились? – спросил он.
Я кивнул.
– Надо скорей пойти к ним, – сказал он, снова приподнимаясь в постели.
– Нет, нет! – вскричал я, простирая руки.
– Мне лучше знать, – сказал он. – Это опасные слова.
– Неужели вы и теперь не понимаете, милорд? – спросил я.
Он взглядом вопрошал меня о правде.
Я бросился на колени перед его кроватью.
– О милорд! Подумайте о том, кто у вас остался; подумайте о бедном грешнике, которого вы зачали и которого жена ваша родила вам, которого ни один из нас не поддержал в трудную минуту; подумайте о нем, а не о себе; он ведь выносит все один – подумайте о нем! Это врата печали, Христовы врата, Господни врата, и они отверсты. Подумайте о нем, как он о вас подумал: «Кто скажет об этом старику?» – вот его слова. Вот для чего я пришел, вот почему я здесь и на коленях вас умоляю!
– Пустите, дайте мне встать! – крикнул он, оттолкнув меня, и раньше моего уже был на ногах. Его голос дрожал, как полощущийся парус, но говорил он внятно, лицо его было бело как снег, но взгляд тверд и глаза сухи.
– Слишком много слов! – сказал он. – Где это произошло?
– В аллее.
– И мистер Генри?.. – спросил он.
Когда я ответил, старое лицо его покрылось морщинами раздумья.
– А мистер Джемс?
– Я оставил его тело на поляне со свечами.
– Со свечами? – закричал он, быстро подбежал к окну, распахнул его и стал вглядываться в темноту. – Их могут увидеть с дороги.
– Но кто же ходит там в такой час? – возразил я.
– Все равно, – сказал он. – Чего не бывает! Слушайте! воскликнул он. – Что это?
С бухты слышны были осторожные всплески весел, и я сказал ему об этом.
– Контрабандисты, – сказал милорд. – Бегите сейчас же, Маккеллар, и потушите эти свечи. Тем временем я оденусь, и когда вы вернетесь, мы обсудим, что делать дальше.
Ощупью я спустился вниз и вышел. Свет в аллее виден был издалека, в такую темную ночь его можно было заметить за много миль, и я горько сетовал на себя за такую неосторожность, особенно когда достиг цели. Один из подсвечников был опрокинут, и свечка погасла. Но другая горела ярко, освещая широкий круг мерзлой земли. Среди окружающей черноты все в освещенном кругу выделялось резче, чем даже днем. Посредине было кровавое пятно; немного дальше рапира мистера Генри с серебряной рукояткой, но нигде никаких следов тела. Я стоял как вкопанный, и сердце у меня колотилось, а волосы встали на голове, – так необычно было то, что я видел, так грозны были страхи и предчувствия. Напрасно я озирался: почва так заледенела, что на ней не осталось следов. Я стоял и смотрел, пока в ушах у меня не зашумело, а ночь вокруг меня была безмолвна, как пустая церковь, – ни одного всплеска на берегу; казалось, что упади сейчас лист, это слышно было бы во всем графстве.
Я задул свечу, и вокруг сгустилась тьма; словно толпы врагов обступили меня, и я пошел обратно к дому, то и дело оглядываясь и дрожа от мнимых страхов. В дверях навстречу мне двинулась какая-то тень, и я чуть не вскрикнул от ужаса, не узнав миссис Генри.
– Вы сказали ему? – спросила она.
– Он и послал меня, – ответил я. – Но его нет. Почему вы здесь?
– Кого нет? Кого это нет?
– Тела, – сказал я. – Почему вы не с вашим супругом?
– Нет? – повторила она. – Да вы не нашли его! Пойдемте туда.
– Там теперь темно. Я боюсь.
– Я хорошо вижу в темноте. Я стояла тут долго, очень долго. Дайте мне руку.
Рука об руку мы вернулись по аллее к роковому месту.
– Берегитесь! Здесь кровь! – предупредил я.
– Кровь! – воскликнула она и отпрянула от меня.
– По крайней мере должна быть, – сказал я. – Но я ничего не вижу.
– Нет, – сказала она. – Ничего нет. А вам все это не приснилось?
– О, если бы это было так! – воскликнул я.
Она заметила рапиру, подняла ее, потом, почувствовав кровь, выпустила из рук.
– Ах! – воскликнула она. Но потом, с новым приливом мужества, во второй раз подняла ее и по самую рукоять воткнула в землю. – Я возьму ее и очищу, – сказала она и снова стала озираться по сторонам. – Но, может быть, он не мертв? – спросила она.
– Сердце не билось, – сказал я и, вспомнив, добавил: Но почему вы не с вашим супругом?
– Это бесполезно. Он не хочет говорить со мной.
– Не хочет? Вы просто не пробовали!
– Вы имеете право не доверять мне, – сказала она мягко, но с достоинством.
Тут в первый раз я почувствовал к ней жалость.
– Свидетель Бог, сударыня, – воскликнул я, – свидетель Бог, что я вовсе не так несправедлив, как вам кажется! Но в эту ужасную ночь кто может выбирать свои слова? Поверьте, я друг всякому, кто не враг хозяину моему.
– Но разве справедливо, что вы сомневаетесь в его жене? сказала она.