Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Коммунары (как и некоторые другие советские школьники, даже не состоявшие в объединениях, подобных Коммуне) считали себя идеологически адекватными. В то же время они не понимали или отвергали те принципы, по которым идеология соотносилась с повседневностью.

Отсюда – один из частых мотивов постсоветской мемуарной прозы: ощущение лживости и фальши взрослого мира, подростковое разочарование в коммунизме и, соответственно, обвинение родителей во лжи. Это ощущение характерно не только для воспоминаний людей, которые, как наши информанты, выросли в 1960-е, но и для воспоминаний тех, кто вырос в 1970 – 1980-е. Так, Михаил Шишкин (р. 1961) пишет о той особой ситуации, в которой находились советские учителя: «Тогда, в школе, я, конечно, не осознавал, как тяжело было маме и всем нашим учителям: перед ними стояла задача без разрешения – учить говорить детей правду, вводя их в мир лжи. <…> Они нас учили лжи, в которую сами не верили, потому что любили и хотели спасти»806. Ирина Лукьянова (р. 1969): «С родителями давно уже все расстроилось: я не пускала их в свою жизнь точно так же, как они не пускали меня в свою. <…> Я не могла простить им своего разочарования в коммунизме – почему они мне ничего не сказали, они ведь все понимали? Нет, тогда формулировалось так: почему взрослые врут? Зачем в моем детстве не отбирали у меня Зою Воскресенскую, которой я безо всякого принуждения зачитывалась? Почему сами держали под подушкой Аллилуеву, а мне не дали?»807

Характерно, что И. Лукьянова упоминает детские книги З. Воскресенской, посвященные Ленину. В школьную программу по литературе, помимо классики русской литературы, входили – как литература современная – в основном произведения, следующие соцреалистическому канону: от М. Горького до А. Фадеева. Вполне вероятно, что эти произведения также могли усиливать тот «нормативный зазор», о котором пишет Р. Кайуа808.

Борьбу с несправедливостью за пределами Коммуны коммунары воспринимали не только как личный долг, но и как свою прямую обязанность – собственно, правила Коммуны и вменяли именно такую позицию:

Коммунарское поведение – это не просто человек сам должен был коммунаром быть. Он должен был жизнь вокруг себя преобразовывать. Должен был сделать такой же жизнь своего класса, в идеале – своей школы. Коммунар должен был обязательно вести себя иначе, чем все остальные809.

Попробуем разобраться с тем, как проявлялась «конфликтность» коммунаров, в чем конкретно выражалось их противостояние окружающему миру, другими словами – с кем и по поводу чего они вступали в конфликт.

Пионерский галстук

Вступая в конфликт с одноклассниками, учителями и пионервожатыми, коммунары осознавали себя настоящими пионерами, которые действительно следуют данной ими пионерской клятве и пионерским законам. Это ощущение поддерживали и разделяли руководители таких объединений. В романе В. Крапивина «Мальчик со шпагой» (1972 – 1974) описан пионерский отряд «Эспада» (от исп. espada – шпага), прообразом которого стал организованный Крапивиным детский клуб «Каравелла», действующий в Екатеринбурге до сих пор. По многим параметрам описанный Крапивиным отряд, противостоящий «мещанству» в окружающей жизни, напоминает реальное движение коммунаров. Его руководитель высказывает мысль, которой, судя по интервью, придерживались и руководители коммунарского движения:

Олег не терпел, если кто-то появлялся без пионерского галстука. У нас на дверях написано «Пионерский клуб», – доказывал Олег. – Мы частичка пионерской организации. Если есть такие, кто забывает или стесняется надевать галстук, пусть лучше заявит, что выходит из организации. Это будет, по крайней мере, честно. Свинство, когда человек считается пионером, а галстук прячет в карман810.

Зафиксированная в романе Крапивина дилемма между «мещанским» и «настоящим» отношением к пионерскому галстуку подтверждается и в интервью наших информантов: «…мы ходили в пионерских галстуках. Все тогда ходили, но мы носили его с гордостью. Другие стеснялись – вышел из школы, сунул галстук в портфель – а мы носили с гордостью»811.