Островитянин

Каждый раз, когда я принимался за какую-то важную работу, хуже всего мне удавалось резать торф, в особенности когда поэт был жив и все еще мог приходить на холм. Он был уже старый и дряхлый, но все еще следил, как пасется его черная корова.

В тот день я собирался поработать на южной стороне Острова. Было очень тепло, светило солнце, и я решил погреться, совсем немного, как вдруг услышал над собой голос и внезапно узнал его. Я хорошо понимал, что это не голос выходца с того света, но — да простит меня Бог! — с тем, кто был его обладателем, я искал встречи еще меньше. И вовсе не потому, что он был мне противен, а потому, что каждый раз из-за него целый день я ничего не делал.

— Эй, погоди немного, день долог, — сказал поэт.

В этот раз он пришел с северной стороны холма и заметил меня.

— Видишь эти скалы на юге? Это Скеллиге[108]. Мой отец сражался там в битве.

— Но как же это случилось? — спросил я его.

И пусть я совсем не знал ответа на этот вопрос, я совершенно не сомневался, что́ будет после, поскольку понимал, что вряд ли смогу избавиться от поэта, пока он не расскажет мне всю историю в подробностях, лежа на солнышке пузом кверху.

— Корри — так называют птенцов бакланов, когда они уже повзрослеют и поживут достаточно. Бакланы выводят птенцов на самом маленьком из островов Скеллиге, и единственное, что на нем видно, это молодые птицы, они там повсюду. Туда приплывала лодка, и в ней двенадцать гребцов, которые наблюдали за скалами. Их посылал владетель этих земель, и им очень хорошо платили. Однажды ночью пришла большая лодка из Дун-Хына. В ней сидело восемь человек, и они гребли без остановки, покуда не достигли скал — аккурат к рассвету. Они выпрыгнули из лодки и принялись набивать ее птицами. Им не так уж сложно было достигнуть свой цели, а каждый молодой птенец весил как жирный гусь.

Тогда капитан остановил их и сказал, что для такой лодки уже достаточно. Он велел им возвращаться на судно, чтобы все могли пуститься в обратный путь. Так люди и поступили без промедления. Их большая лодка была нагружена ценными трофеями, и им не терпелось отправиться в обратную дорогу.

Когда вышли из-за скалы, чтобы направиться в залив, они увидели перед собой самую настоящую патрульную лодку, которую до сих пор не замечали. Патрульное судно тотчас поравнялось с их лодкой, и им приказали немедленно передать туда всех птиц. Они сказали команде из Дун-Хына, что не отпустят их, потому что и сами они, и их лодка теперь арестованы, а если моряки не пойдут с ними, пусть пеняют на себя, если кончат жизнь с петлей на шее. Но люди из Дун-Хына не стали отдавать птиц, а раз так, один патрульный прыгнул к ним на борт, привязал веревку к носу лодки, и прочие патрульные принялись сильно и упорно тянуть ее — со всеми людьми и птицами, чтобы их захватить. Примерно через четверть мили случилось так, что один гребец с лодки с птицами вскочил, схватил топор и перерубил веревку. Это привело патрульных в бешенство. Они подплыли снова, и несколько человек прыгнуло в лодку. Все стали драться и бить друг друга в кровь веслами, топорами и всяким инструментом, что попадался им под руку на лодке. Лодка, перевозившая птиц, победила в этой битве, хотя они дрались ввосьмером против двенадцати. Моряки из Дун-Хына побили другую команду так, что те неспособны были шевельнуть ни рукой, ни ногой. Победители перепрыгнули в патрульную лодку и пробили дыры в ее обшивке. Затем они оттащили лодку в залив и бросили на произвол судьбы.

На патрульной лодке был сын вдовы, который пальцем никого не тронул в драке, и он сказал им:

— Позор вам всем за то, что вы оставили меня на верную смерть — того, кто не причинил вам никакого вреда.

Тогда капитан сказал ему:

— Если поднять на твоей лодке парус, как по-твоему, сможешь ты под парусом добраться до земли?

Тот сказал, что сможет. Двое моряков прыгнули в лодку, подняли ему парус, а потом подтолкнули ее в сторону земли. После того как всё это проделали, те двое, что ставили парус, передали, что два человека в патрульной лодке едва дышат. Затем лодка из Дун-Хына достигла своей гавани — вся разбитая, изрубленная, изломанная и нагруженная до краев.

— Но, — сказал я поэту, — у тебя есть какие-нибудь сведения о патрульной лодке из Ив-Ра?

— Да. Парень, которому поставили парус, довел лодку до земли. Двое в ней умерли, а всех прочих отправили в лазарет. Охота с тех пор сошла на нет, за скалами больше не наблюдали, да никто уже и не ест этих птиц в наши дни.

Рассказывая все это, поэт говорил легко и спокойно, без труда и спешки, а потом заметил: