Островитянин

Так вот. Как только он набрал себе всего, что было в нашей маленькой лодчонке, совсем скоро он спустил вниз то же самое ведро — и, клянусь, я подумал, что там был кусок хлеба, потому что просто не видел, что бы еще это могло быть. Но я ошибся, потому что, едва взяв ведро в руку и заглянув внутрь, увидел, что это деньги. Человек, спустивший ведро, заговорил на прекрасном английском языке:

— You have a shilling there for every trout you send up[120], — сказал он.

Наш благородный господин снова дернул ведро наверх, и мне не пришлось долго ждать, как я увидел его снова, наполненным до краев. Теперь ведро спускала женщина, которая выглядела благороднее всех на борту, а черты ее лица и весь облик были прекрасней, чем у людей на обоих кораблях вместе взятых. В этот раз, я бы сказал, от ведра было ничуть не меньше пользы, чем когда там лежали деньги. Оно было полно самой разнообразной снеди и закусок, для многих из которых я даже не подберу названия. Опустошив ведро на корме лодки, я снял с головы шапку и встал на одно колено, выражая ей этим благодарность.

В то время мы были примерно в миле от земли; отлив увлекал лодку за собой, но, в то же время, день был изумительный, и наша лодочка плыла обратно, полная самых разных лакомств. Если мы что и отдали, то все это не стоило и булавочной головки в сравнении с тем, что мы получили взамен. Вскоре с нами заговорил еще один человек, и у него тоже было ведро (пусть не настолько вычурное, но все, что в нем лежало, оказалось великолепным). Оно было наполнено беконом, и тогда я подумал — не погрешу против истины, — что благородные люди, верно, стараются дать нам всего вдоволь, чтобы нам больше никогда в жизни не нужно было выходить в море.

После всего, что они передали, нам не хватало разве что глоточка чего-нибудь крепкого, но его и в помине не было. Минутой позже этот человек отошел подальше на палубу и крикнул нам передать ему пустую бутылку, которая валялась у нас в нэвоге. Я выполнил просьбу, и через миг он вернулся с бутылкой, полной чистой воды, и спросил снова, нет ли у нас в лодке еще бутылки. Но ее не было. Он снова отошел, некоторое время не возвращался, но затем пришел с необычной бутылкой, полной какого-то напитка — это был ром или бренди. Бутылка была непочатой, и в ней помещалось примерно шесть стаканов. Он протянул ее нам сверху и предупредил разбавлять содержимое маленькой бутылки водой из большой, потому как то, что в ней налито, должно быть, очень крепкое.

В конце концов мы попрощались и пожелали друг другу всего хорошего, а в это время наша лодка была уже в полутора милях от берега, что было не так уж и далеко, поскольку день был погожий и совершенно безветренный.

Вскоре после того как мы расстались, мне захотелось попробовать, что у меня в бутылке. С виду оно походило на виски, но Пади посоветовал сначала подойти к земле, прежде чем я возьмусь это пробовать, а потом у меня будет сколько угодно времени. И тут он оказался прав больше, чем когда бы то ни было. Я сказал ему, что в самом деле только попробую немножко, чтобы узнать, на что же оно похоже. Я рассудил, что, если только это не отрава, мне ничего не угрожает. Но, как и во всех других случаях, грешнику не полагается делать то, что нравится.

У нас была маленькая деревянная кружка, которой мы вычерпывали воду из лодки. Это был мой крестильный сосуд. Я налил примерно ложку из маленькой бутылки, около стакана воды из другой и смешал их вместе. Это вовсе не походило на яд. Можно было подумать, что такое не нанесет вреда и годовалому ребенку. Янки все время пытался запретить мне трогать это, пока мы не достигнем земли, а теперь он сказал:

— Раз уж ты начал, что теперь толку сидеть без толку.

— Присмотрись к реке, прежде чем нарвешься на пороги, — ответил я ему.

И это были мои последние слова. Больше — часа два — я не говорил ничего. За это время мы сократили расстояние примерно на милю. И нам оставалось еще полмили, как вдруг, в довершение всего худшего, налетел порыв ветра, свирепый и яростный шквал. Я заметил его, прежде чем отхлебнул это зелье; но, увы, в последний миг мне страшно захотелось сделать глоток побольше, чтобы эликсир придал мне бодрости и помог проскочить через этот лютый ветер, который уже разгулялся не на шутку.

Так или иначе, зелье пролилось в мой желудок. Мгновение спустя, как рассказывал мне потом Пади, я встал — и рухнул на корму нэвога. Бедняга подумал, что я упал замертво, потому что решил, будто в той бутылке была отрава, которую благородные люди мне дали по ошибке — а такое, конечно, тоже нередко случалось. Моему несчастному брату пришлось напрячь остаток своих сил и рвать все жилы в попытках достичь земли. Когда Пади добрался до берега, он сам чуть не испустил дух. Он едва успел найти нам укрытие в небольшой бухте, и только он это сделал, как я очнулся от своего тяжкого забытья целым и невредимым и чувствовал себя молодцом.