Островитянин

Искра — последний шанс. Другого не будет. Я не вправе плохо думать о седоусом — он старый работник и скорее перережет вены, чем заговорит. Остается одно — верить и надеяться... Я лежал, натянув одеяло до подбородка, и никак не мог согреть ноги. Из соседней комнаты доносились голоса — Марко спорил с Цыпленком, чья очередь нести дежурство. Спор был мелкий и нудный и не кончился даже тогда, когда пришла Искра — вся в черном, быстрая и деловитая. Свидетелей не было, и я, отпустив долгий комплимент платью и выслушав вопрос о своем самочувствии, успел шепотом сказать о главном — рандеву и объявлении. Искра кивнула, достала блокнот. Сделала знак «пиши текст», громко — с расчетом на стражей — сообщив мне при этом, что отделение А хочет знать — с моей помощью, разумеется! — какие меры предосторожности принял Центр в связи с усилением в Болгарии полицейского режима. Слушай Петков за дверью наш диалог, он вряд ли что-нибудь заподозрил бы... И все же... И все же я отчаянно волновался, торопливо вписывая в блокнот текст, гласящий, что некий Лев Галкин будет рад получить весточки от соратников по Галлиполийскому лагерю и ждет ответа до востребования. Дописав, я волноваться не перестал. Скорее напротив — именно в этот миг мне стало страшно при мысли, чем я рискую, доверяя Искре единственную соломинку. Передай она объявление Петкову, а не в контору «Вечера» для публикации, — и Слави Багрянову ничего другого не останется, как сложить руки по швам и без бульканья и барахтанья тихонечко пойти ко дну.

Седоусый — провал — третья степень — пароль — Искра. Цепочка выпирала на первый план, вытесняя, казалось бы, другие версии. Дважды два... Школьный пример... Но в том-то все и дело, что в нашей работе чаще, чем хочется, присутствует известного рода алогизм, опровергающий школьные правила.

— Хорошо, я запомню, — сказала Искра и спрятала блокнот. — Документ нам нужен завтра, бай-Слави.

...Беспечное лицо отнюдь не свидетельство покоя. И классическая фраза о жребии не способна придать Слави Багрянову душевное равновесие. «Лев Галкин разыскивает...» Кто он такой, придуманный Центром Галкин? Белоэмигрант и, следовательно, сукин сын. Поможет ли он, бестелесный, Слави Николову Багрянову — очень симпатичному мне человеку? Объявление появится в «Вечере» послезавтра. В любом, пожалуй, случае. Если допустить худшее и признать, что за Искрой стоит не представитель Центра, а ДС, то и тогда Лев Галкин получит возможность, воззвать к соратникам. Петков, насколько я его изучил, не из робких и пойдет до конца, ва-банк.

Ну что ж, Галкин, валяй разыскивай. После твоего призыва у меня останется в запасе не больше семи дней. Захочет ли Петков ждать столько, ничего не предпринимая, или спохватится и вспомнит о Лулчеве?

Завтра Искра пойдет на рандеву к мечети Бююк-Джами.

Завтра. Ну а сегодня? Разве все уже позади?

13

Два дня — и ничего! Ровным счетом ничего, за исключением маленького происшествия, не имеющего отношения к личным делам и планам Слави Багрянова. Цыпленок попал в опалу и удален с виллы. Случилось это вчера, сразу же после завтрака.

Петков против обыкновения не уехал утром в Дирекцию, а остался, и в доме началась небольшая суматоха. Марко и Божидар сновали из кухни в кладовую и обратно, а Цыпленок, несший дежурство, пытался им помогать и лез под ноги. Кончилось тем, что поднос с кофейным прибором, плывший на растопыренной пятерне Божидара, наскочил на гранитное плечо Цыпленка. Я поднял уцелевший бутерброд с джемом и скромно положил его на край стола.

— Болван! — сказал Петков брезгливо и потер ушибленную руку. — Вон отсюда, скотина!

Новый завтрак нам принесли минут через десять, и все это время Петков молчал, разминая пальцы правой руки. Я делал вид, что происходящее меня не касается, — рисовал на скатерти узоры черенком ложки и качал ногой.

— Перестаньте! — сказал Петков и отобрал у меня ложку. — Извините, Багрянов, но мне очень неприятно. Этот осел вывел меня из себя.

— Ничего, — сказал я. — С кем не бывает...

Петков медленно, осторожным движением положил ложку.

— Вы где учились, Багрянов? В закрытом пансионе для благородных девиц? В Сорбонне? Может быть, в Оксфорде? Валяйте, не стесняйтесь, учите меня, темного, хорошим манерам и светскому тону.

— Боюсь...

— А вы не бойтесь! Ну да, у меня не было ни нянек, ни гувернанток, и рос я в доме без электричества и с сортиром во дворе, а не в Лозенце[13]. Что?

— Нет, ничего...

— Значит, показалось. Вы коммунист, Багрянов? Можете не отвечать, это так, и мне, честно говоря, плевать на ваши убеждения. Чем вы отличаетесь от Павла Павлова? Ну скажите: чем? Если отшелушить демагогию и лозунги и оставить вас обоих голенькими, то и не различишь, пожалуй, где красный шпион, а где господин директор полиции. Интеллигенты! Кто вы — соль земли, каста? Почему вы презираете нас, вышедших из вонючей грязи и сотворивших самих себя, как господь бог Еву из ребра Адама?

— Ну и?.. — сказал я с иронией. — По-вашему, разницы нет? Здесь вы расходитесь с человечеством — оно думает иначе.

Петков поморщился.