Освещенные окна

— Ну что же, очень хорошо, — ответил он, кисло улыбаясь. — Мы сейчас вообще-то не занимаемся, а больше, так сказать, питаемся. Но, вообще, что ж… Зачислим и вас.

Я был поражен. Мужчина говорил со мной робко. За золотым пенсне моргали покрасневшие глазки. В эту минуту раздались крики: «Привезли, привезли!» И он, встрепенувшись, торопливо вынул из кармана столовую ложку.

У подъезда стояла на санях большая кастрюля, укутанная старым одеялом. Ребята бережно внесли ее в вестибюль, и вдруг неведомо откуда у всех в руках появились котелки и чашки.

В кастрюле была жидкая чечевичная каша. Толстая девочка в красноармейском шлеме стала раздавать ее, покрикивая на ребят, совавшихся без очереди. Мужчина в пенсне получил первый.

Я не рассчитывал на чечевицу и не обиделся бы, если бы меня как новичка обошли. Но когда толстуха сказала: «Эй ты, новенький, подходи!» — ребята стали кричать, что меня нет в списке.

— У тебя чашка есть? — не слушая их, спросила толстуха.

Я повернулся и вышел.

2

Все не понравилось мне в реальном училище Алябьева. И тощий заискивающий мужчина в пенсне. И это «не столько занимаемся, сколько питаемся». «Директор бастует». Что это?

Широкая улица, на которую я машинально свернул, называлась Садовая-Триумфальная. Она продольно делилась бульваром, по которому никто не ходил — он был завален снегом. Ходили по утоптанной грязной панели.

Фанерная дощечка, на которой было крупно написано печатными буквами «144-я Единая трудовая школа», остановила меня. Я подумал — и решительно вошел в подъезд.

Мальчик лет пятнадцати в гимназической форме обогнал меня, прыгая через ступеньку, и я спросил его, где найти директора школы.

— Директор школы бастует, — сказал гимназист. — У нас сейчас вместо него Николай Андреевич.

— А кто такой Николай Андреевич?

— Завуч.

Очевидно, завуч был зав-уч, то есть заведующий учебной частью. Это слово я услышал впервые.

Гимназист толкнул входную дверь на втором этаже с медной дощечкой: «Н. А. Старостин», — дверь была не закрыта. Мы вошли в прихожую, и сразу же послышались голоса — говорили в разных комнатах одновременно.

Мой провожатый показал мне кабинет Николая Андреевича, я постучал и услышал: «Войдите». В маленькой комнате, неприбранной, но уютной, было тепло. У письменного стола сидел человек лет сорока пяти, с льняной бородкой и прозрачными голубыми глазами, добродушный, в халате и цветной тюбетейке. Ребята стояли возле него полукругом, и, разговаривая с ними, он живо оборачивался то направо, то налево в своем вертящемся кресле.

С моим появлением разговор прекратился. Я сказал, что хотел бы поступить в 144-ю школу, и положил на стол свидетельство об окончании пяти классов Псковской гимназии.

— О, Псков? — сказал он с живым интересом. — Ну как же! Но ведь в Пскове, кажется, немцы?

Я ответил, что немцы ушли еще в декабре.

— Превосходно! Один из старейших городов русских! Никогда не был, но всегда мечтал побывать. Знаком по литературе. — И он продекламировал:

Посадники, бояре и князья!
Челом вам бью за милостное слово.
И пусть меня великий Псков рассудит
От старшего до меньшего. По правде,
По всей заветной псковской старине.

Николай Андреевич встал, читая стихи, и оказалось, что он — маленький, плотный, с животиком под распахнутым халатом.

— «Ты слышишь, князь, как Псков заговорил?» — торжественно спросил он и стукнул себя кулаком в грудь. — Ну-ка, ребята, покажите знание русской литературы. Кто это написал?

Ребята молчали.

— Мей, — сказал я. — «Псковитянка». Драма в пяти действиях. Монолог князя Токмакова.

Это был мой первый успех, — вот почему и теперь еще, стоит мне закрыть глаза, как передо мной возникает маленький человек в халате и тюбетейке, толстенький, симпатичный — буквально онемевший от восторга, когда я назвал Мея.

— Великолепно! — закричал он. — Конечно, можно понять… Пскович… и «Псковитянка». Но какая память! Ну, просто…

И он горячо пожал мою руку.

Не прошло и получаса, как двумя этажами ниже, в большом запущенном помещении школы, я получил большую тарелку чечевичной каши. Меня кормили, а потом показывали школу девочки, среди которых были сестры Светлановы, Лена и Оля. Они объяснили, что бастуют не только директора, но и многие преподаватели. Забастовка началась еще в прошлом году после рождественских каникул — учителям не нравится реформа школы. Но им, девочкам, нравится, хотя, когда соединили женские и мужские гимназии, все действительно перемешалось. Пока Трейвас был здоров, еще можно было кое в чем разобраться. Но на днях он заболел сыпняком, ребята хотели его навестить, но их не пустили. По-видимому, Трейвас был видным общественным деятелем 144-й школы.

Вернувшись к Николаю Андреевичу, который успел пообедать и вздремнуть, пока девочки показывали мне школу, мы устроили маленькое совещание: как поступить, чтобы паша школа заняла в Тринадцатом объединении, к которому она принадлежит, первое место?