Освещенные окна

Лев разбудил меня в начале восьмого. Никогда еще он не был так похож на себя, как в это утро, — по меньшей мере, в том смысле, что, сам не теряя времени, строго следил, чтобы его не теряли и другие. Не обратив ни малейшего внимания на мою робкую жалобу (я пробормотал, что у меня ломит руки и ноги), он сказал, как нечто само собой разумеющееся:

— Значит, так. Сейчас мы позавтракаем, а потом ты затопишь печки и вымоешь полы. Ведро и тряпка на кухне.

Я подивился его дальновидности: ведь еще в Пскове он спросил — умею ли я мыть полы?

Именно так и был проведен мой первый московский день. Лев ушел, и я спустился в подвал за дровами.

К четырем часам, когда полы были вымыты, а печи вытоплены, я умылся, причесался, надел новые брюки, свою лучшую серую рубашку и отправился с рекомендательным письмом в библиотеку.

Еще вечером, таская дрова, я обдумал свой разговор с Еленой Марковной. Я намеревался держаться скромно, но так, чтобы она без единого намека с моей стороны поняла, что перед ней — юноша, прочитавший не одну сотню книг и сам далеко не чуждый литературе. К слову я собирался упомянуть, что, посещая в течение многих лет псковскую городскую библиотеку, я чувствую себя в любом карточном каталоге как дома.

…К сожалению, я не застал Елену Марковну, и никто не знал, вернется ли она сегодня. Мне предложили подождать, я поблагодарил, недолго посидел в кресле, а потом сперва нерешительно, а затем все смелее стал прохаживаться между стеллажами.

Не помню, как долго я бродил по библиотеке, должно быть, с полчаса, однако успел сделать несколько любопытных наблюдений. Пожалуй, лучше было оставить их при себе, но мне не терпелось поделиться ими с Еленой Марковной, тем более что это могло подготовить наш разговор. Сотрудники работали небрежно, подолгу болтали. Классификация, если судить о ней по карточному каталогу, почти не соблюдалась. Сочинения Генриха Гейне в русском переводе стояли на одной полке с пятитомной «Библейской археологией» на немецком языке. Почему?

Свои наблюдения я изложил в обстоятельной записке, которую одна из сотрудниц обещала передать Елене Марковне. Название «Библейская археология» я написал не латинским, а готическим шрифтом — это выглядело как-то солиднее.

Потом я пошел домой и вернулся только в конце рабочего дня. На этот раз я застал Елену Марковну. Это была черноволосая женщина, без пальто, хотя в комнате было холодно, но почему-то в длинных, до локтя, вязаных перчатках, приветливая и даже, пожалуй, хорошенькая, если бы не возраст — на мой взгляд, ей было лет тридцать.

Сотрудники оживленно разговаривали с ней и, как по команде, замолчали, едва я появился в дверях. Как-то странно шарахаясь от меня, они вышли из комнаты, и мы с Еленой Марковной остались одни. Она была смущена и, казалось, даже не знала, как начать разговор.

— Видите ли… Библиотека только формируется, очень много книг из частных собраний, и нам действительно очень нужны начитанные молодые люди, — мягко сказала она. — Но дело в том, что… — Она покраснела. — Вы оставили мне записку, и ее, к сожалению… Вот тут… Прочитали. Это, конечно, неблагородно, — поспешила она прибавить. — Но вот… — Она вертела в руках мою записку. — Боюсь, что, работая у нас, вы можете оказаться в несколько сложном положении…

— Да, конечно, — пробормотал я. У меня горели уши. — Извините.

На улице развернул свою записку и убедился в том, что показавшаяся мне такой симпатичной Елена Марковна не отказалась от возможности пошутить надо мной. В готическом тексте была подчеркнута ошибка, а под моей уверенной подписью стояла отметка — три с плюсом.

Впрочем, может быть, это сделала не она.

2

Лев вернулся поздно, сердитый, усталый — не попал на трамвай и пришел пешком с Пироговки. Кажется, он даже не заметил, что печи вытоплены, полы вымыты и мокрая тряпка не без успеха прошлась по квартире. Я ошибался. Он заметил. Но не в его характере было хвалить за то, что должное было сделано, как должно.

— Напрасно ты беспокоился, — сказал он. — Я мог и совсем не прийти. В дежурке акушерской клиники тепло, и я иногда остаюсь там ночевать.

Слегка запинаясь, я рассказал ему о своей неудаче. Слушая, он устало, но внимательно смотрел на меня.

— Что-то ты врешь, но это не важно, — сказал он. — Вот что: ты умеешь резать хлеб?

Вопрос был неожиданный. Я ответил с иронией, что, вообще, случалось.

— Вообще — это одно, а в частности — совсем другое, — заметил он. — Покажи-ка бицепсы!

Не без гордости я согнул правую руку. Лев пощупал:

— Так себе. Так слушай: в нашей столовке освободилось место хлебореза. Парень работал прекрасно, но стал красть, и сегодня его чуть не убили. Вообще, не красть хлеб, когда ты возишься с ним целый день, трудно. Ты, я полагаю, не станешь?

Я засмеялся.

— Обедают с двенадцати до двух. Ты будешь не только резать хлеб, но еще и разносить его по столам. Сколько ты должен был получать в библиотеке?

— Семьдесят рублей.

— Ну, а у нас вдвое меньше. Столовая студенческая, на общественных началах. Зато будешь обедать каждый день. Иногда — выдачи: постное масло, крупа. Очень редко. Согласен?

— Да.