Освещенные окна

Мгновенно, как при вспышке магния, вспыхнул передо мной полустанок, на котором у нас была пересадка, морозная ночь, жесткий, крутящийся снежок, овальный свет единственного фонаря, под которым я стою, продрогший в своем стареньком полушубке. Чекисты, дежурившие на станции, посылают за братом. Уходя, он строго наказывает мне следить за вещами — и его мгновенный тревожный взгляд скользит по саквояжу.

Теперь я понял этот взгляд: если бы чекисты, не поверив, что перед ними заместитель председателя совета старост медицинского факультета, принялись обыскивать наши вещи и наткнулись на саквояж поручика Рейсара, мы с братом, пожалуй, надолго остались бы на этом полустанке.

Но почему, задумчиво рассматривая обмундирование бравого офицера, носившего, помнится, в левом ухе золотую серьгу, брат прикидывал стоимость дров? Дело объяснялось просто: в соседнем доме, который был продолжением нашего, жила владелица и того и другого, Анна Власьевна Холобаева, с мужем и сыном. Лев рассказал о них кратко: Анна Власьевна — злобная стерва, которая бьет своего больного мужа, в прошлом знаменитого военного портного, гордившегося тем, что он обшивал кирасиров. Портной ходит с палкой, часто падает, и Анна Власьевна ставит его на ноги с помощью этой же палки. Зато сына Ваську она обожает. Васька глуп, смешлив и невероятно худ, хотя, запершись на замки и засовы, мать кормит его сливками и малороссийским салом.

Лев рассказывал не улыбаясь, но, зная его манеру шутить с серьезным лицом, я слушал — и не знал: верить или не верить? Но какая же связь между покупкой дров и обмундированием поручика Рейсара?

— Связь психологическая, — ответил Лев. — Понимаешь, Васька не только худ, но еще и стесняется своей худобы. Ваське хочется, чтобы его было много. А его — мало. Поэтому он надевает на себя по три толстые суконные рубашки и носит под брюками по две пары егерского белья. При этом он ежится от холода и ежеминутно смеется. Когда я покажу ему эти галифе и мундир, он ошалеет от восторга.

— Офицерские же!

— Перекрасит. Или будет дома носить.

— Ты хочешь их продать?

— Дубина! Я обменяю их на дрова.

— А у них есть дрова?

— Полный сарай. Для начала запрошу полторы сажени.

2

Когда, после получасового стука — руками и ногами — в обитую железом дверь, она наконец открылась, я убедился, что, рассказывая о Холобаевых, брат ничего не преувеличивал. Анна Власьевна, со своей маленькой головкой и странно вздернутыми худыми плечами, на которые была накинута черная шаль, была похожа на какое-то летающее хищное животное. Старый портной действительно падал — рухнул, едва мы вошли в тесную переднюю, и был поднят с ругательствами, хотя и без помощи палки. Васька ежеминутно смеялся без всякого повода и действительно старался скрыть свою худобу: из-под одной суконной гимнастерки была видна другая. Он был туго перетянут, выгибал грудь и старался казаться бравым.

Лев помедлил, загадочно постукивая пальцами по саквояжу, потом вдруг распахнул его — и у Васьки идиотически задрожало лицо: от восторга или изумления?..

Торг был бешеный, утомительный, длинный. Сперва Холобаева сулила деньги, от которых Лев решительно отказался. Потом чуть не упала в обморок, когда он заговорил о дровах. Потом, когда он аккуратно, не торопясь, стал укладывать мундир в саквояж, она побелела, а Васька странно, болезненно заверещал.

Торг возобновился с новой силой, когда мы зашли в сарай — на этот раз старуха кидалась к дровам, точно надеялась защитить их от нас своим тщедушным телом.

А потом, после изрядного ломтя твердой овсяной каши, мы принялись за работу. И все эти три или четыре часа, когда мы складывали дрова, перехватывали веревкой и, вязанку за вязанкой, тащили из сарая в подвал, старуха стояла на дворе, держа замерзшей рукой крошечную керосиновую лампу, — боялась, чтобы мы не стащили лишнее полено.

3

Затопить уже не было сил, в амбулатории было немногим теплее, и ничего не оставалось, как заночевать в холодной, как подвал, квартире. Это сказал Лев, занимаясь какими-то, на мой взгляд, загадочными приготовлениями. В полутемную комнату, где стояла широкая низкая софа, он принес большой медный таз. Бутылка с голубоватой жидкостью появилась в его руках, и он неторопливо вылил в таз эту жидкость.

— Денатурат, — объяснил он, плотно закрыв двери. — Сейчас я его подожгу, а пока он горит… Словом, ты сразу догадаешься, что надо делать, пока он горит.

Я догадался. Надо было раздеться и, не снимая нижнего белья, завалиться на софу, укрывшись полушубком.

Лев бросил спичку в таз, спирт вспыхнул, и поразительно, с какой быстротой стала согреваться комната! Увы, ненадолго!

Брат первый лег, привалившись к стенке, я успел завернуться в крылатку и лечь рядом с ним. Отсветы пламени еще бродили по потолку. Окно слабо сверкнуло — и передо мной поплыли дрова, ступени подвала, закутанная в теплую шаль старуха с хищным носиком в тусклом свете маленькой лампы. Поплыли, поплыли…

Столовка на Девичьем поле

1