От «Акиры» до «Ходячего замка». Как японская анимация перевернула мировой кинематограф

Однако, глядя на финал с позиции XX века, становится ясно, что леса шишигами больше не существует, возможно, он сохранился только в качестве архетипической тени современного бессознательного. В этом отношении решающее значение приобретает сложный, интригующий и загадочный характер Эбоси и ее связь с протоиндустриальной Татарой. В решении фильма сохранить Эбоси и Татару мы видим скрытое признание неизбежности «прогресса»[291]. Отверженные Иные из «Принцессы Мононоке» функционируют как противовес концепции современности в облике прогресса. Однако фильм намного сложнее, чем может показаться, и его посыл гораздо глубже, чем упор на антипрогресс/антисовременность. Признавая «человечность» Эбоси (в обоих смыслах этого слова), фильм вытесняет зрителя из беззаботного культурного пространства, в котором технологии и промышленность можно отвергнуть, как просто неправильные. Стоит еще раз подчеркнуть, что женственность Эбоси, особенно ее способность проявлять заботу, гарантирует, что зритель не сможет так легко принять упрощенное моральное уравнение «индустриальное значит злое». Миядзаки еще больше проблематизирует этот вопрос, делая Татару не просто местом промышленного производства, а местом производства оружия. Кроме того, один из производимых там боеприпасов, железный шар, застрявший в татаригами [кабане], стал причиной проклятия для человечества. Однако именно это оружие дает работу отверженным гражданам Татары, которые, несомненно, имеют такое же право на выживание, как и обитатели леса.

В отличие от видения принципиально гибкого мира, в котором условности могут быть искажены, но никогда полностью не поддаются разрушению, «Принцесса Мононоке» сотрясает традиционную историю, эстетику и гендерные отношения в японском обществе. В противовес элитарным и маскулинным версиям японской истории, император и двор борются с силами, потенциально находящимися вне их контроля, в то время как единственное авторитетное руководство исходит от женщины-волка и женщины – лидера сообщества производителей оружия. Сильнее всего то, что, в отличие от неблагополучных, но все же архетипически женственных женщин из «Могилы светлячков» и «Босоногого Гэна» или сексуально привлекательных, заботливых женщин из романтических комедий, «Принцесса Мононоке» использует женские персонажи, которые существуют сами по себе, независимо от компаньона-мужчины. Более того, эти независимые женщины не приручены через супружество или счастливый конец их истории, они заинтересованы только в самостоятельной, предположительно, полноценной жизни: Сан со своими товарищами в мире природы, Эбоси со своим индустриальным сообществом.

В отличие от традиционных стереотипов однородности и гармонии, фильм предлагает видение своеобразной японской формы мультикультурализма. Это наблюдение подтверждается потрясающим эссе критика Саэки Джунко, в котором она сравнивает «Принцессу Мононоке» с фильмом режиссера Ридли Скотта 1982 года «Бегущий по лезвию». Разумеется, существуют объективные различия между американским научно-фантастическим фильмом, действие которого происходит в XXI веке, и японским историческим фэнтези о XIV веке, но Саэки указывает на выраженные сходства обеих картин, а именно на их увлеченность проблемами Инаковости. По ее мнению, оба фильма очень серьезно относятся к таким вопросам: «Как мы можем принять существование Иного или достичь взаимопонимания [в обществе], в котором разные миры не могут сойтись вместе, но будут вечно сохранять свои отдельные территории?» Саэки приходит к выводу, что и «Бегущий по лезвию», и «Принцесса Мононоке» отвечают на этот вопрос, указывая на готовность принять различия как неотъемлемую часть жизни. В этом принятии она видит продукт глобализации. В итоге она предполагает, что и «Бегущий по лезвию», и «Принцесса Мононоке» представляют собой повествования, в которых «диалог с Иным» рассматривается как посягательство на некий «глобальный стандарт» в период… «интернационализации», в котором страны продолжают сохранять свою идентичность, принимая при этом необходимость неизбежного обмена с Иным»[292].