От «Акиры» до «Ходячего замка». Как японская анимация перевернула мировой кинематограф

В отличие от этих сложных и реалистичных воспоминаний, постепенное погружение взрослой Таэко в деревенскую жизнь представлено широкими мазками, в которых идеология сочетается с фантазией об исполнении желаний, не оставляя места для двусмысленности или амбивалентности. Когда она приезжает в деревню, крепкий молодой человек, который играет венгерскую крестьянскую музыку и цитирует Басё, самого любимого японского поэта хайку, встречает Таэко на вокзале. Он водит ее по сельской местности, которая представлена в палитре светящихся зеленых и синих оттенков. В какой-то момент он останавливается, чтобы объяснить, что пейзаж на самом деле является продуктом «совместной работы фермеров и природы», подразумевая связь между людьми и местностью, которая по сути является изначальной. Словно в ответ на это воскрешение топологического коллективного бессознательного Таэко восклицает, что по этой причине она находит этот пейзаж таким нацукасии (ностальгическим), как будто она попала в собственное фурусато (родину).

Использование этих идеологически и эмоционально заряженных слов «нацукасии» и «фурусато», которые большинство японцев считают непереводимыми, сугубо национальными понятиями[337], здесь неслучайно, так как «Еще вчера» напрямую взывает к традициям. В связи с этим вся сельская местность становится своеобразным элегическим ресурсом для эмоционально нищих горожан. Продолжая в том же духе на протяжении всего фильма, Таэко приступает к различным сельским занятиям, таким как доение коровы, плетение из соломы и, что наиболее важно, сбор урожая бенибана или сафлора красильного, который используется для изготовления красного красителя, используемого в различных областях традиционного японского искусства. Сбор урожая сафлора позволяет Таэко соприкасаться с многовековыми ритуалами, традициями и легендами. В фильме работа на ферме кажется тяжелой, но в то же время приносящей удовлетворение. Кроме того, ручной труд на открытом воздухе контрастирует с неоновым светом офисного мира Таэко, документами и компьютерами.

Несмотря на воспевание сельской жизни, это не самая яркая сторона фильма. На первое место выходят попытки Таэко примириться со своими детскими воспоминаниями, которые образуют наиболее интересные элементы фильма.

Без них фильм был бы эмоционально удовлетворительным, но в остальном обычным, романтизированным повествованием об открытии молодой женщиной деревенской жизни. Любопытнее выглядит контраст между индивидуальными воспоминаниями Таэко об иногда счастливом, иногда разочаровывающем, но всегда очень эгоцентричном или даже «эгоистичном» детстве с более широкими архетипическими воспоминаниями, которые вплетаются в фермерские сегменты фильма[338]. К ним относится речь молодого фермера о вековой связи между фермерами и природой, а также легенды и ритуалы, касающиеся бенибана. Все они отдают предпочтение необозримому миру коллективной истории и традициям, которые могут позволить Таэко сбежать от парализующих личных воспоминаний. Это придает фильму гораздо большую глубину, чем позволил бы простой роман между городской девушкой и фермером.

Таким образом, «Еще вчера» неявно противопоставляет две формы ностальгической памяти: ностальгию по личному прошлому, в частности, по году эмоционального и сексуального развития, с ностальгией по общинному прошлому, которое позволяет человеку принимать участие в изначальных ритмах природы и истории. Когда Таэко возвращается в деревню в конце фильма, она клянется не брать с собой себя из пятого класса. Это можно интерпретировать как желание освободиться от «эгоистичного» индивидуального «я» и стать частью богатого общественного пейзажа. Именно включение в повествование детских воспоминаний является сильнейшей стороной «Еще вчера».

Этот художественный прием раскрывает всю полноту памяти, которая живет внутри каждого человека. В отличие от очевидных стереотипов о том, что фермеры работают в поле и доят коров, тонкие психологические моменты, заключенные в личной памяти, глубоко резонируют, и именно их сочетание придает фильму особую силу. По словам Элиота, «я» Таэко одновременно «обновляется» и «преображается» в рамках видения прошлого, которое, по словам Айви, «преобразовано» в объект городской тоски.

Освобождение от будущего и прошлого: «Магнитная роза»