ОТ АВТОРА

Ночью мать увели. Вова плакал навзрыд, чего с ним ни­когда раньше не случалось. Как хотелось ему найти Дерюгина и вцепиться ему в горло! Это он виноват.
Мать вернулась на другой день измученная, молчаливая, с синяками на лице. Эти синяки подействовали на Вову так, как будто его самого избили. Чем бы он ни занимался, всё время видел распухшее мамино лицо. Однако он ни о чём не спросил мать, и она не рассказала ему, что делали с ней в комендатуре. Только после этого они из дому не выходили совершенно. На рассвете шли в огород, работали. Вечером возвращались уста­лые, молчаливые. Мать готовила ужин, Вова сидел и читал или писал. Ещё засветло ложились спать, но Вова часто про­сыпался и видел, как мать сидела у стола, тяжело вздыхала и плакала.
Скоро по городу пронесся слух о мобилизации подростков на работу в Германию. Через несколько дней Вова был заре­гистрирован как «рабочая сила» для «великой Германии»…
Открывая заплаканные глаза, мальчик видел полутёмный вагон, переполненный такими же, как он, ребятами. Он плот­нее прижимался к стенке вагона и старался думать о том, как вернётся — всё равно вернется! — домой. А поезд полз и полз вперед» постукивая колёсами и поскрипывая сухими доскам» старых товарных вагонов, похожих на коробки. И как ни силился Вова думать о чём-нибудь другом, но никак не мог за­быть, что с каждой минутой его увозят всё дальше и дальше от родного дома.

В НЕВОЛЕ

Поезд ушёл на запад. Яркий свет летнего солнца еле проби­вался через узкие решётки окон, точно в тюремную камеру. В вагонах, переполненных подростками, было тесно и душно. Днём от накалившихся железных крыш становилось невыно­симо душно. Ехали уже вторые сутки.

—    Вова, я так пить хочу… Нет ли у тебя водички?— вдруг заговорил Толя, школьный товарищ Вовы.

—    Есть, наверно.

Он порылся у себя в узелке и достал литровую бутылку со сладким чаем, который мама приготовила ему в дорогу.
Вова точно окаменел. За прошедшие сутки он ни разу не покинул своего угла, не притронулся к еде. Сидел, закрыв лицо руками, и тревожно прислушивался к шёпоту спутников.
Нудный и монотонный перестук колёс мешал ему сосредо­точиться и думать о том единственном, что его теперь волнова­ло. Казалось, колёса сами выговаривают: «Как бежать? как бежать? как бежать?»

—    Толя!— наконец заговорил Вова.

—     Что?

—     Сядь ближе… Ещё ближе… Ты знаешь, о чём я ду­маю?— прошептал Вова прямо в ухо товарищу.

—    Не знаю.

—    Только чтоб — никому!

—   Честное пионерское!— торжественно прошептал Толя и прижался к Вове.

—    Давай убежим!

—    Давай!

—    Как только откроют вагоны, мы и удерём.

—    А если нас поймают?

—   Надо, чтоб не поймали… Спрячемся, а, когда поезд уйдёт, побежим по линии назад, домой…

—    А из вагона-то как выбраться?— допытывался Толя.

—     Не знаю. Пока ещё не знаю,— почти сердито сказал Вова и замолчал.