ОТ АВТОРА

Толя подумал, что уйти будет очень-очень трудно, но ничего не сказал, чтобы не расхолаживать товарища. В самом деле, о чём же им сейчас и думать, как не о побеге? Ловя взглядом солнечного зайчика, пробившегося сквозь решётку окна, Толя мечтал: «Хорошо бы, поезд остановился ночью где-нибудь в глухом месте, а ещё лучше, если бы произошло крушение. Тог­да-то мы бы удрали…»
На остановке широкая дверь теплушки открылась, и перед ребятами предстал высокий и тонкий, как жердь, человек с рябым лицом.

—    Дерюгин! Монтёр!— прошептал Вова и, покраснев от бессильного гнева, стиснул Толино плечо.— Это он за мамой приходил!

—    Эй, заморыши!— крикнул Дерюгин.— Жратву получать!

Рядом с полицейским стояли немец-конвоир и трое ребят,
принёсших оцинкованный бак с чёрной жидкостью и ящик с хлебом. Мухи облепили тонкие куски чёрного сырого хлеба.
«Как на помойке!»— с отвращением подумал Вова.
Дети, измученные жаждой, зазвенели кружками, котелками, бутылками. Полицейский черпал полулитровой меркой мутную жижу и выдавал каждому по куску хлеба. Жижица называ­лась «кофе». Тёплая, с каким-то непонятным запахом, горь­коватая, она вызывала тошноту.

—    Я не хочу кофе!— вызывающе сказал Вова, когда оче­редь дошла до него.

— Следующий,— гаркнул полицейский и вылил порцию Вовы другому мальчику.

Получив свою порцию, Толя озлобленно буркнул: Собак лучше кормят…

—И Собака такое есть не будет,— откликнулся кто-то в дру­гом углу вагона.

—     Гады!— произнёс третий тихим, но твёрдым голосом.

Вова положил ломтик хлеба на узелок и вернулся к двери.
Ласково светило солнце. Совсем близко зеленели высокие вет­вистые липы. Вдали расстилался ярко-зелёный, приветливый ковёр полей. Вова по-настоящему ощутил дыхание тёплого, душистого воздуха. Ему мучительно захотелось сейчас же, сию минуту, выпрыгнуть из вагона и убежать в поле.

—    Вова,— тихо произнёс Толя, притрагиваясь к его пле­чу,— смотри, как там хорошо, в степи.

—    Хорошо…— грустно подтвердил Вова.

—    Можно сходить до ветру?— вдруг спросил Вова у поли­цейского, подошедшего к вагону.

—     Куда?— нахмурился тот.

—   До ветру, понимаете? — повторил он, и голос его дрог­нул.

Конечно же, Дерюгин прекрасно понимает Вову, но просто издевается, переспрашивая.

—    Сидеть!— рявкнул полицейский.

—    У меня живот болит!— солгал Вова.

—   Сидеть! Сказано сидеть — и сиди!— Дерюгин кричал, хотя Вова стоял рядом с ним. Все поняли, что полицейский хочет выслужиться перед конвоиром.

Но конвоир равнодушно покуривал, ни на что не обращая внимания. Он ни разу не взглянул ни на ребят, ни на полицей­ского. Вова глядел на него и думал с ненавистью: «Чугунный!» Когда закончилась раздача пищи, тяжёлая дверь заскрипела.
стукнула металлическая щеколда, и в теплушке опять стало темно, душно и тихо.
Вова и Толя, грустные и подавленные, отошли в свой угол. К ним подсел черноглазый мальчик, который при посадке по­мог Вове взобраться в вагон.

—     Не уйти,— сказал он тихо, как будто продолжая раз­говор Толи и Вовы, начатый до остановки.

—     Что?— переспросил Вова.

—     Я говорю, из вагона, пожалуй, не удрать.

Они разговорились.