От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

Агнон жил тогда недалеко от Франкфурта в Хомбург-фор-дер-Хёэ, городе, привлекавшем его не только своим живописным видом, но и, как он часто говорил, старинными ивритоязычными книгами, появившимися там 300 лет назад (“po, Homburg le-gabei H”h[199]”, как стояло на титульных листах). В те времена великой инфляции Хомбург и правда был одним из крупнейших центров ивритской литературы. Из-за инфляции жизнь в Германии, и особенно в маленьких городках, стала невероятно дешёвой для людей, которым начисляли гонорары в твёрдой валюте, что прямо или косвенно повлияло на виднейших израильских писателей, поэтов и мыслителей, поселившихся там на два-три года, если не меньше. Там я встретил Хаима Нахмана Бялика, этого ещё непревзойдённого светоча еврейской поэзии, абсолютно гениального собеседника, стареющего Ахад ха-Ама и Натана Бирнбаума, который отвернулся от сионизма и вступил в «Агудат Исраэль» (став престраннейшим членом, каких только знала эта клерикально-политическая организация). Вокруг этих людей собрались выдающиеся умы российского еврейства, их окружила заботой Шошана Персиц, дочь банкира, жена банкира и видная покровительница ивритской культуры, основательница издательства «Оманут»[200]. Таково было блестящее общество, которое можно было застать сначала лишь в довоенной России, а потом в Израиле.

Рыночная площадь в Хомбург-фор-дер-Хёэ. Нач. ХХ в. Почтовая открытка

Агнон чувствовал себя в этом кругу как дома, и три года, проведенные им в Хомбурге, были из самых счастливых в его жизни. Это был человек, открытый миру, полностью поглощённый своей работой. Рассказы и повести следовали друг за другом, и он много рассказывал мне о своём великом романе «Би церор хе-хайим» («В сонме живых»)[201], его художественной автобиографии, где он подводил итог своей юности. Никогда больше я не видел его со столь распустившимся сердцем, столь лучистым и переполненным своей гениальностью, как в те дни. Особенно близко он сошёлся с Бяликом, таким же, как он сам, великим мастером беседы, так что оба они взаимно вдохновляли друг друга. Агнон часто уезжал во Франкфурт, чтобы купить старые книги на иврите, которые были доступны в большом количестве, и я также часто ездил в Хомбург трамвайным маршрутом 25, сохранившимся и по сей день, теперь под номером А2, и проводил с ним вечернее время. Агнон познакомил меня с людьми этого круга и водил меня на прогулки с Бяликом за несколько вёрст, и Бялик отнёсся ко мне, единственному «йекке» в этой компании, очень дружелюбно. Немецкий еврей, владеющий ивритом и читающий каббалистические книги, – такого он ещё не встречал и потому до самой смерти сохранял дружеский интерес ко мне и к моим занятиям каббалой. В его тель-авивском доме мне всегда были рады, когда я порой приезжал к ним по пятницам к ужину. Там собирались его знакомые и друзья и говорили на идише. Когда я входил, он говорил: «Вот пришёл йекке, теперь могу говорить на иврите».

Хаим Бялик. Берлин. 1910-е

Во время наших прогулок с Агноном и Бяликом я любил вслушиваться в их оживлённую беседу, и это того стоило. Они говорили только на иврите (во всяком случае, при мне). Агнон, всегда произносивший мою фамилию по-галисийски, обычно обращался к студентам: «Не забывайте записывать услышанное в тетрадь». Что до меня, я слушал во все уши, но тетради у меня не было, так что я ничего не записывал.

Костяк хомбургского общества не смог надолго пережить стабилизацию марки в 1924 году. Большинство из этих людей я двумя или тремя годами позже встречал уже как израильских иммигрантов. Тем, кто сам не пережил эту эпоху инфляции, трудно себе представить, что творилось, когда курс валюты обновлялся по два раза на день. Деньги, не потраченные к полудню, к вечеру теряли до половины своей стоимости. Многие просто не понимали, что происходит, потому что никогда с таким не встречались. Когда я получал деньги за часы в Семинарии, то напрямую их не брал, а частью переводил в английскую валюту, чтобы иметь хотя бы несколько фунтов стерлингов, когда попаду на Святую Землю, а на другую часть покупал каббалистические книги. Помню, как в мае я зашёл в антикварный книжный магазин, где продавался прекрасный экземпляр «Эц Хаим», основной книги лурианской каббалы[202], лучшее издание, вышедшее в Варшаве в 1891 году. Книготорговец сказал: «Это будет для вас дорого, 50 000 марок». Он ещё не понимал, какие это пустяки! То была шестая часть моего пособия, которое я получил ещё утром, и я сказал себе: ну так буду есть немного поменьше, зато куплю себе «Эц Хаим». Цена, которую я заплатил в тот день, составляла около доллара. Когда четыре месяца спустя я ненадолго задержался в Мюнхене по дороге в Эрец-Исраэль и заказал копии нескольких каббалистических рукописей, которые были особенно важны для моей работы, доллар стоил несколько сотен миллионов марок.