От Блока до Бродского

В 1953 году в журнале «Новый мир» появляется статья критика В. М. Померанцева «Об искренности в литературе». Автор воевал с распространенной в предшествующую эпоху теорией бесконфликтности и призывал писателей верить не партийным постановлениям и догмам социалистического реализма, а собственным глазам и совести. Такая постановка вопроса была осуждена, А. Т. Твардовский смещен с должности главного редактора «Нового мира», но обозначенный Померанцевым конфликт никуда не исчез, им определялось развитие литературы последующих десятилетий.

Мандельштам, как мы помним, уже разделил литературные произведения на разрешенные и неразрешенные («ворованный воздух»). Но крут разрешенных, проходящих через цензуру и публикуемых в советских журналах и издательствах, тоже оказывается неоднородным.

С одной стороны, существуют авторы (чаще всего – бесталанные), которые по-прежнему ожидают указаний, иллюстрируют очередные идеологические лозунги, рассматривают литературу как «часть общепартийного дела». В эту официозную советскую литературу судьба иногда заносит и талантливых писателей. А. А. Фадеев, автор важного для ранней советской литературы романа «Разгром» и исправлявшейся по партийным указателям менее удачной, но официально признанной «Молодой гвардии» (Сталинская премия первой степени за 1945 год), в последние годы жизни работает над романом «Черная металлургия». Однако книга так и осталась неоконченной. Фадеев опирался на официальные версии событий, между тем, после смерти Сталина все перевернулось: прототипы героев, изображенных отрицательными, были оправданы, а «положительные персонажи», напротив, оказались мерзавцами и клеветниками.

13 мая 1956 года Фадеев, несколько десятилетий бывший руководителем писательского союза и символом официальной советской литературы, покончил с собой, оставив письмо – крик души, – объяснявшее мотивы его поступка (оно было надежно спрятано в партийном архиве и опубликовано лишь через 34 года).

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет. <…>

Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находится в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить… <…>

Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни».

Наряду с литературой «автоматчиков партии» (так однажды назвал писателей новый вождь Н. С. Хрущев) возникает литература официальной оппозиции, литература писателей, которые, вопреки препятствиям, стараются говорить правду о прошлом и современности. Ее оплотом становится журнал «Новый мир», главным редактором которого с 1958 года снова становится Твардовский. Ее символом – чудом там опубликованный «Один день Ивана Денисовича» (1962, № 11). Но этим импульсом – говорить правду пусть в предложенных неблагоприятных обстоятельствах – порождены лучшие произведения 1960-1980-х годов.

Во время заграничных поездок Ю. В. Трифонова его часто спрашивали о советской цензуре. «На этот, почти дежурный, вопрос Ю. В. отвечал неожиданное: цензура – это, конечно, плохо, очень плохо, но лично ему она не мешает, потому что помогает оттачивать литературное мастерство». Время кардинально изменилось, цензура исчезла, но вдова писателя справедливо замечает: «Сейчас, когда можно прочитать обо всем, обнаруживаешь с почти мистическим удивлением, что Юрий Трифонов писал об этом в самые глухие времена. Перечитывая его повести и романы, сталкиваешься с событием феноменальным – писатель может сказать обо всем, о чем хочет… если умеет это выразить художественно» (О. Трифонова «Комментарий к дневникам и рабочим тетрадям Ю. Трифонова», 1999).

Однако уже в шестидесятые годы появились писатели, которые смотрели на проблему цензуры и официальной советской литературы совершенно по-иному, по-мандельштамовски: литература – ворованный воздух, она несовместима ни с какими разрешениями и должна существовать в состоянии абсолютной свободы.