От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Преодолевая конечность: памяти АТД [283]

3 февраля 1946 – 12 сентября 2012
Кузнечик, поющий о смерти, заходится долгим смехом – словно у бабушки с камнем на сердце
сорвалось легковесное слово
тень скользит по стеклу, застыло стекло,
насекомые кишат, говоря, что это – мечта языка, но что есть язык если не то,
что ткется на прожилках их крыльев
Что значит сказать «сейчас» теперь, если сейчас скользит в жесте, словно человек
сдвигает очки на лоб
Наш багаж сложен на небе, на нас двадцать одежек, каждая
фраза – симфония
Я не вешала занавески на эти окна, пронзенные поздним утренним светом
Прохожусь со щеткой в руке, а большой палец на насадке пылесоса
Петли времени слабеют, сползают, спадают – и некто выходит из того, что принадлежало ему
или ей, ей иль ему, ему и ей, ему и ему, ей и ей, – справедливо ль тогда,
что мы брошены летать, несясь одиноко
Девочки танцевали в мертвом свете, трупы лежали в свете живом – а на девочек тех
глазели мужики со ртами как влагалища племенных кобылиц
Всякий резкий разрыв требует гибкости воображенья
Серебряная река необратима, но ты внимательно наблюдаешь за устьем ее
То, что пишешь, обретает независимость – пусть ты проворен, дерзок, хитер
и мудр
Так ты проводишь день, который сам по себе – могучая сила, но наводит
на важный вопрос: «Как ты добрался туда?»
Все страдание в яйце – как его высосать из скорлупы и выбросить прочь?

2012 Ян Пробштейн

Роберт Греньер (1941)

О речи

«Мои стихи существуют в моей голове. Не нужно их ни произносить, ни писать»

Рэндольф Дад

Они не более устные, чем письменные, итак, это переход от Уильямса, то, чего я сейчас хочу, это хотя бы найти дорогу назад к слову внутри головы, которое было мыслью или ощущением, формирующимся из «безбрежной» тишины/шума сознания, постоянно переживающим мир как пробуждение / сон, слова появляются, и это слова стихов, написаны ли они, произнесены или озарили голову в видении реальности язык просыпается во снах или где-то еще, на улице в доспехах / одежде. Эти слова стихов должны иметь какое-то отношение к формам письменного устного употребления (например, к норвежскому / американскому диалекту), в которых они могут быть услышаны / увидены, но языковой инструмент не имеет никакого значения сам по себе, т. е. разговорные шумы или письменные буквы – это знаки реальности слов в голове (некоторые из них оказываются «интересными» / записанными, еще часть из них напечатана / стала широко известной / декламируется толпе).

То, что не приходит в голову в процессе письма, отвлекает внимание.

Зачем имитировать «речь»? Разнообразные носители американской речи во рту любого из нас обладают исключительной властью повседневного употребления, ритмическим давлением и т. д. Это только так. На мой взгляд, все слова говорят одно и то же, или: почему бы не преувеличить, как это делал Уильямс, и в наше время провозгласить отвращение к «речи», направленное, как и его бичевание «сонета», на то, чтобы избавить нас, создателей мира, от повторения прошлого, построенного на мучительно тянущихся формальных привычках. Я НЕНАВИЖУ РЕЧЬ.

Есть «миры, созданные на языке / о которых и не мечтали люди». Мы не знаем ограничений, налагаемых речевыми моделями / конвенциями, хотя те, которые навязаны, например, узуальные синтаксические конструкции, необходимы, чтобы начала проявляться «осмысленность»; до тех пор, пока письмо не прояснит атмосферу.

Что может быть сделано? Очевидно, больше никаких сонетов, и не в «эксперименте» сила.