От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г.

«Мы былое не жалеем,
Царь нам не кумир.
Лишь надежду мы лелеем
Дать России мир».

Считать первые две строчки за «политическое кредо» корниловцев могут только люди с больным воображением или с провокационными целями, так как последующие строчки раскрывают настоящий смысл первых двух: корниловцы борются за Россию, спасение которой для них превыше всего. Конечно, эта концепция не похожа на кириенковскую и кучки его единомышленников. Для них Россия – нечто вроде партийной лавочки, и иная им не нужна. Возвращению России на ее исторический путь корниловцы будут радоваться не меньше, чем «кириенки». Но если после свержения большевиков ей суждено пойти другим путем, то и тогда они не отвернутся от нее. Так просто и ясно. Поэтому корниловцы входят в организацию Русского Обще-Воинского Союза, исповедующую принцип «непредрешенчества», приводящий «якобинцев» в бешенство. Поэтому корниловцев можно встретить и в Союзе ревнителей памяти Императора Николая 2-го, и в кадетских объединениях, и в роли пастырей разных юрисдикций, и в народно-монархическом движении. Поэтому же они легко отказались от приведенной выше строфы своей полковой песни, когда выяснилась провокационная тенденция ее толкования.

Всякого рода вымыслы, что корниловцы «стреляли по палатке, из которой доносилось пение «Боже, Царя храни!», устраивали скандал в ресторане, где тоже пели гимн, – сплошная чушь и глупость. Я сам был в Галлиполи (где был Кириенко, не знаю, но, конечно, не в Галлиполи) и никогда не слышал «стрельбы». А если в кабаке Новороссийска пьяные собутыльники запевали Русский гимн, то их поведение мало разнится от поведения двух-трех пьяных корниловцев, мешавших профанации гимна. Но Кириенко ко всему подходит с двумя мерками: одна – для себя, другая для остальных. Возьмем, хотя бы, такой случай. На стр. 24 своей книги Кириенко пишет: «Там, где гибли братья, где смерть равняла всех, где решались вопросы бытия Отечества, там не было места чувству самосохранения, а был долг и сознание офицерской чести…» Но вот стоило только генералу Корнилову отрешить полковника Кириенко от командования полком, в пух разлетелись и «долг и сознание офицерской чести».

Здесь-то и зародилась злоба Кириенко против генерала Корнилова. Жестоко (с достаточными основаниями) критикуя поведение многочисленных толп офицеров, оставшихся в Ростове, автор книги отличается от них лишь предусмотрительностью; лучше кататься в обозе Добровольческой Армии, чем подвергать себя риску, оставшись в Ростове. Как примирить то высокое понимание офицерской чести, которое сквозит во всех отзывах Кириенко о самом себе, и его равнодушие, с которым он смотрел из обоза, когда Добровольческая Армия истекала кровью в 1-м походе? А теперь, на потеху читателям своей книги, он горделиво приписывает себе славу подвигов первопоходников, беспрерывно повторяя: «мы атаковали», «мы ворвались», «мы погнали». Везде «мы… мы… мы…» Ни в одном описании 1-го похода нельзя найти, когда обоз «атаковал», «врывался», «гнал противника». Но что поделаешь с неудержимой манией величия Кириенко? У него даже нет сознания, как он смешон, когда бахвалится удостоверением на право ношения знака 1-го Ледяного похода (обозники, обычно, получали вторую степень знака), где значится: «В воздаяние воинской доблести и отменного мужества в боях и понесенных трудов и лишений в первом Кубанском походе…»

Свою обиду на Корнилова Кириенко перенес и на своих же мучеников-героев «георгиевцев». Обиделся и на капитана Неженцева за то, что ему, а не автору книги дали в командование Корниловский ударный полк. Смерть капитана Неженцева (убит под Екатеринодаром) была очень чувствительным ударом не только для Корниловского полка, но и для всей героической Армии. У Кириенко же, претендующего на роль «историка», не нашлось иных слов в книге, как полупрезрительная фраза: «Кстати сказать, в этот день был убит и капитан Неженцев…» А уж о смерти Корнилова его описание – шедевр бесстыдства и глумления. Он пишет: «Провидение спасло нас – разорвавшимся снарядом генерал Корнилов был убит в доме, расположенном на берегу Кубани, на виду у красных…» И это пишется о человеке, на которого в разгул революции вся Россия смотрела как на свою надежду, а Добровольческая Армия обожала!.. Невольно вспоминается басня Крылова «Слон и моська».