От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г.

Допустить, чтобы люди не получали продовольствия от полка, я никак не хотел, я боялся, что голодные люди перейдут в конце концов на самоснабжение, т. е. станут грабить население, что впоследствии широчайше развил «талантливый» генерал Деникин, но, очевидно, эта простая истина не была известна «основателям» Добровольческой армии во главе с генералом Алексеевым и они не находили необходимым, раньше чем формировать новые воинские части, позаботиться о их снабжении. Банк тоже меня не баловал и выдавал мне деньги керенками и разными купонами, а эти деньги падали все ниже и ниже. 10 рублей царских равнялись 100 рублям керенками, а в банке было много золота и царских денег. Вот как «белые вожди» заботились о нас, уже начавших боевые действия.

Мы продолжали жить на Барочной в лазарете. Жизнь вели по всей строгости устава внутренней службы Российской Императорской армии, т. е. без разрешения выходить нельзя, велись кое-какие занятия с не умевшими обращаться с винтовками. Каждый вечер в 9 часов пели общую молитву и сейчас же после молитвы пели «Боже, царя храни». Моя строгая дисциплина не отталкивала от меня людей, прибывших действительно для борьбы, а не для занятий тыловых должностей, они полностью мне доверяли. Добровольцев прибывало немного, зато штабы росли как грибы, распухая от налетевших фазанов.

Несколько приличных чинов штаба меня предупредили, что ген. Алексеев и его штаб на установленный мною строгий режим и особенно пение гимна смотрят косо, считая это, опять-таки, не соответствующим духу времени (те же слова, что и на фронте, когда меня отчислили в резерв). Конечно, всем приложившим, так или иначе, руку к разрушению монархического строя старый наш порядок и пение гимна могли быть для них несоответствующими, но от офицеров и других чинов, доверивших мне свои молодые жизни, я никогда не слышал, да и не видел никаких признаков неудовольствия.

Формирование полка шло слабо, т. к. то небольшое количество добровольцев, которым удавалось пробраться к нам в Новочеркасск, было разбрасываемо по всем новым формированиям (многие и до конца борьбы не закончили свои полковые формирования), разрешенные генералом Алексеевым, да еще по разным штабам, контрразведкам и учреждениям, которые росли и множились. В штабе я был только 2 раза, и каждый раз приходилось проходить целую цепь адъютантов, докладчиков, секретарш, которым я отвечал коротко: «Это вас не касается». Все это вместе взятое сильно мучило меня, так как внушало мне опасение, что и на этот раз дело, начатое мною, умрет, не успев принести ожидаемые плоды.

На душе становилось все более и более смутно. Ни генерал Алексеев, ни генерал Деникин, ни генерал Романовский, ни генерал Корнилов, приехавший в разгар боев моего 1-го Георгиевского полка у Матвеева Кургана, ни один из называемых «основоположниками Добровольческой армии» не сочли своим долгом посетить маленький, но уже с начала ноября дравшийся мой 1-й Георгиевский полк и этим хоть выразить свое внимание и показать, что и они прибыли для борьбы – спасать Россию. Но им было не до нас, уже имевших убитых и раненых. Они прибежали на Дон спасать свои жизни и присматривались, пора ли им бежать к морю и дальше или, может быть, что-либо выйдет из попыток моего 1-го Георгиевского полка.

Из остальных прибывших генералов тоже никто, кроме генерала Маркова, не посетил мой полк, как будто мы делали ненужное чужое дело.

А если бы не было моего полка и призыва добровольцев, то два запасных полка на Хотунке, которых мой полк разоружил и выгнал из Новочеркасска, пополнившись дезертирами с Кавказского фронта и местными коммунистами, захватили бы Новочеркасск и, конечно, был бы грабеж и резня, и участь генерала Алексеева была бы подобной генерала Рузского, изрубленного шашками и еще живым зарытого в землю (правда, Рузский эту казнь вполне заслужил). «Вождям» из Быховской тюрьмы, Корнилову, Деникину и другим некуда было бы бежать, разве что припасть к стопам императора Вильгельма II, раз они отреклись от своего Императора Николая II и предали Его, или по примеру такого же предателя генерала Брусилова продолжать службу Ленину.

На мой призыв приезжали офицеры, юнкера, кадеты, добровольцы и женщины. Генерал Алексеев не выпустил ни своего приказа, ни своего призыва, а приказ-призыв начальника штаба Императора генерал-адъютанта Алексеева тогда еще имел бы колоссальное значение, и это указывает, что ген. Алексеев приехал на Дон вовсе не для борьбы, а только спасаться и поджидал семью, чтобы уехать за границу.