От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г.

Наконец совершилось неизбежное. Оставаться с горсточкой людей без надежды на прибытие из Ростова подкрепления было безумием. Сиверс приблизился к мосту. Я взорвал мост. Другой отряд Сиверса двигался по другую сторону речки Миус, обходя мой левый фланг. Я начал отступление, отправив в тыл наш хозяйственный «бронепоезд» с несколькими ранеными, а сам решил задержаться до темноты, которая уже приближалась. Вскоре пришел из поезда разведчик и доложил, что в трех верстах за нами сняты рельсы и поезд ждет указаний. Мы отходили взвод за взводом, рассыпанными в редкую цепь, и огрызались против противника, обстреливавшего нас артиллерийским огнем с фронта и левого фланга. Уже в темноте мы подошли к нашему поезду-«броневику», который метался туда и сюда от снятых рельс и обратно, перестреливаясь своими двумя орудиями с батареями противника, расположенными за речкой на холмах. Мой «бронепоезд» замолк, снаряды все расстреляны, и в это время граната противника попала в паровоз, окутавшийся со свистом паром. С поездом было кончено. Я приказал двум артиллеристам – капитану Падчину и капитану Завальевскому испортить орудия, снять замки и забросить их в ближайшее болото. Я выслал к станции Ряжное разведку, где были расположены 18 гвардейских офицеров. Разведка вернулась и доложила, что на станции никого нет, один железнодорожник им рассказал, что офицеры ушли, а также и станция Неклиновка, где был полковник Кутепов, занята обошедшими красными. Зная, что до сих пор и большевики двигались вдоль железной дороги, я, забрав больных и раненых, двинулся в сторону от железнодорожной линии. Ночью мы натолкнулись на маленькую деревушку, где взяли несколько подвод и, погрузив своих раненых, усиленными маршами двинулись к Ростову кружным путем, подальше от линии железной дороги. На третий день похода мои разведчики мне сообщили, что под Таганрогом идет бой, слышна артиллерийская стрельба, значит там кто-то сражается с красными. Движение на выстрелы. Я круто свернул к линии железной дороги и вышел на линию на высоте станции Морская. Действительно, станция оказалась в руках моего подполковника Святополк-Мирского, державшего там фронт приведенной им из Ростова 4-й ротой, состоявшей из 120 добровольцев, поступивших за время моего отсутствия в Георгиевский полк, а также и небольшого числа гвардейцев, бывших на станции, а сам полковник Кутепов уехал в Ростов к генералу Алексееву.

Возмущенный подполковник Святополк-Мирский сообщил мне довольно неприятные и удивительные новости, а именно, что в городе открыто много вербовочных бюро. Довольно было появиться трем офицерам какого-либо полка и заявить о своем желании формировать свой полк, и они получали разрешение на формирование; формировались сразу кавалерийские полки и артиллерийские батареи без лошадей и орудий, саперные части, юнкерский батальон, студенческий и даже какой-то отряд «черная рука». Появился отряд в лисьих шапках с длинными лисьими болтающимися хвостами из женских горжеток – дань «от благодарного населения», как называли в Добровольческой армии награбленные вещи. Все это болталось по Ростову, но на фронт не посылалось, и еще формировалось много каких-то учреждений, это только позволяло уклоняться от поступления в ряды армии и затрудняло учет офицерства и добровольцев, и что для отличия уже записавшихся в ряды какой-либо части от праздношатающихся и уклоняющихся приказано поступившим уже в армию носить на левом рукаве нашитый угол из трехцветной национальной ленты, а благодаря всем этим бюро, поступление добровольцев в 1-й Георгиевский полк, находящийся в тяжелых боях, прекратилось. Поэтому он привел ко мне всех имевшихся у полковника Индейкина людей – 4-ю роту – 120 человек, оставив несколько человек для охраны помещения и кое-какого нашего полкового имущества.

Тут я узнал еще одну новость. Когда у меня были самые горячие бои у Матвеева-Кургана, в Ростов прибыл с 17 на 18 января 1918 года генерал Корнилов – еще одним «гениальным вождем» стало больше. Генерал Корнилов стал Верховным главнокомандующим, а генерал Алексеев оказался Верховным «основателем и первосоздателем Добровольческой армии». Все верховные и верховные, а при выходе в 1-й Кубанский поход вся армия не превышала трех батальонов.