От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г.

Я, подполковник Святополк-Мирский, его брат корнет Анатолий и еще несколько добровольцев, пожертвовавших своим отдыхом, пошли послушать генерала Корнилова. Генерал Корнилов вышел на крыльцо, откуда обратился к казакам с призывом идти бороться за добытую «свободу», что армия совершенно не монархическая и не кадетская, как ее называют. Казаки молчали и к нам не пошли. В конце краткой речи генерала Корнилова, я услышал поразившие меня, хвастливо подлые и лживые слова, брошенные им в толпу и запечатлевшиеся у меня навсегда. «Я имел счастье арестовать Царскую Семью и Царицу-изменницу». Генерал Корнилов закончил, заявив, что он очень занят и вместо него будет говорить его «ближайший помощник и лучший друг матрос Баткин».

Я и Святополк-Мирский были возмущены до глубины души словами генерала Корнилова, обласканного выше меры Царской Семьей, награжденного орденом св. великомученика и победоносца Георгия 3-й степени, который надел на него сам Государь. И после этого генерал Корнилов публично поносил Царскую Семью.

Мы ушли и не стали слушать всеми ненавидимого Баткина. Этот Баткин по виду инородец, а потому, вероятно, и не Баткин и не матрос, но, по словам генерала Корнилова, его лучший друг и ближайший помощник, играл какую-то странную роль при штабе генерала Корнилова. Штаб Верховного главнокомандующего – не место для друзей или знакомых и чины его должны иметь свое назначение и строго определенные обязанности. Спрашивается, чем же был этот Баткин и почему он был принят в штаб генерала Корнилова? Корнилов по своему происхождению казак и пожилой человек, значит этот Баткин не мог быть ни другом детства и не родственником генерала, остается только предположить, что он был надзирающим оком, прикомандированным к генералу Корнилову политической партией для наблюдения, а потому Корнилов его с собой и таскал и ставил его выше генералов, составлявших штаб. Этот матрос Баткин немедленно куда-то скрылся после смерти Корнилова. При генерале Деникине о нем уже не было ни слуху, ни духу.

Отдохнув в Кореновской, снова с беспрерывными, тяжелыми боями мы двигались вперед и вперед на Екатеринодар.

Хотя при штабе генерала Алексеева было в Ростове организовано очень много различных учреждений и отделов, а также и интендантство, армия кормилась собственным попечением, т. е., иными словами, грабила все необходимое для своего питания от местных жителей, это имело очень печальное последствие, так как, с одной стороны, приучало к грабежу, а с другой – обижало местное население и создавало из них врагов, а не доброжелателей.

Армия двигалась вперед, все с большим и большим трудом пробивая себе дорогу среди окружавших ее кольцом красных частей. Драться уже приходилось не с красногвардейцами, а с разложившимися «сознательными» частями, бросившими Кавказский фронт.

Наконец, в самом разгаре очень упорного боя под какой-то станцией, наш боковой разъезд встретился с отрядом генерала Покровского, двигавшегося на выстрелы на соединение с нами и вышедшего на присоединение к нам из Екатеринодара, где невозможно было им больше держаться. Ликование было обоюдное, так как оба отряда в отдельности были слишком слабы, тогда как, соединившись, уже представляли из себя кое-что способное к дальнейшим предстоящим операциям. С отрядом Покровского ехало и Кубанское краевое правительство, так называемая Кубанская Рада, и спасшиеся из Петрограда некоторые члены Государственной думы со своим председателем предателем Родзянко, сыгравшим такую гнусную роль в принуждении Государя Императора к отречению от престола.

На совещании, как соединяться, Кубанская Рада гордо пыталась отстаивать свои верховные права на «демократических, сознательных» основах, но генерал Корнилов, наученный уже Керенским, не сделал ошибки и, поддержанный генералом Покровским, объявил себя Верховным главнокомандующим без права вмешательства рады.

Генерал Покровский, как и я, тоже не знал скрытой, преступной роли вождей и вынужден был подчиниться сбежавшимся на Дон спасаться «вождям».