От Данте к Альберти

Влияет на душу человека также литература, особенно поэзия; воспитывающее действие оказывает и история. Марсилио Фичино пишет по этому поводу: «История необходима нам не только для услаждения, но и для того, чтобы понять моральный смысл жизни. Посредством изучения истории то, что само по себе смертно, становится бессмертным, то, что отсутствует, становится явным… Если семидесятилетний старец считается мудрым благодаря своему огромному опыту жизни, то как мудр тот, чья жизнь охватывает тысячу или три тысячи лет! Действительно, можно сказать, что человек прожил столько тысячелетий, сколько он охватил посредством своего знания истории»^{108}. На естественные пауки, которые были еще мало развиты и тесно связаны со старой схоластикой, гуманисты смотрели как на отрасль традиционной философии и в своем большинстве были к ним глубоко равнодушны. Более того, некоторые гуманисты резко осуждали естествознание. Такое отношение особенно ярко выражено в трактате «О невежестве своем собственном и многих других», который написал 63-летний Петрарка. Он заявляет, что софист, занимающийся бесплодными спорами, «знает многое о диких зверях, птицах и рыбах, знает, сколько волос в львиной гриве и сколько перьев в хвосте ястреба, сколькими щупальцами спрут обвивает потерпевшего кораблекрушение…и как возрождается феникс, погибший в ароматическом огне… Все это — вещи, большей частью далекие от истины… Но даже если бы они были истинными, они ничем не помогли бы в достижении счастливой жизни. Какая польза, вопрошаю я, в том, чтобы знать природу зверей, птиц, рыб и змей и не знать природы людей, не знать и даже не стремиться узнать, для чего мы существуем, откуда пришли и куда направляемся»^{109}.

Обвинения Петрарки раскрывают причину его негодования: ученые не занимаются главной проблемой — познанием самого человека (к тому же они трактуют естественнонаучные проблемы посредством формально-схоластического метода). В этом — основное отличие позиции ранних гуманистов от позиции средневековых богословов: последние рассматривали пауки о природе как гораздо более низкие в сравнении с теологией и схоластикой, а гуманисты — как нечто низшее по сравнению с наукой о человеке, занятия которой должны стать в центре внимания ученых и привести к моральному совершенствованию людей, «формированию их душ». Обрушиваясь на ученых-аверроистов, Петрарка отвергает в их лице всю средневековую схоластику, независимо от направлений.

Впрочем, и в ранний период Возрождения развивались некоторые разделы естественных наук, те, на которых зиждилось новое художественное видение мира (оптика, математика, анатомия). Любопытно ироническое обращение одного из героев сатиры Альберти «Мом, или О государе», мифологического персонажа Харона, к другому герою — Геласту (олицетворяющему в данном контексте схоластов): «Ты хороший философ, которому известей путь звезд, но неведома природа людей… Я перескажу тебе не суждения философа (ибо все ваши познания сводятся к хитросплетениям и словесным уловкам), а то, что я услышал от художника. Он, наблюдая формы тел, один видит больше, чем все вы, философы, измеряющие и изучающие небо»^{110}. Как резко противопоставляется здесь старая, бесполезная философия ренессансному искусству, находящемуся в живой связи с окружающим, миром!

Разумеется, наряду с гуманистической критической филологией и философией продолжала существовать как в XIV–XV вв., так и в последующее время философия, основывавшаяся на старых методах, занимавшаяся старыми проблемами (очагами традиционной учености были Болонский, Неаполитанский и некоторые другие университеты), но она не могла противостоять новым веяниям.

* * *

Светский характер мировоззрения и критическое отношение не только к порокам духовенства, в том числе — пап, но и к таким церковным институтам, как монашество, отнюдь не означали, что гуманисты отвергали католицизм. В подавляющем большинстве они оставались верующими и искренне считали себя хорошими христианами. Однако их религия по сути своей сильно отличалась от ортодоксальной. Гуманистические учения представляли собой сложный и причудливый сплав христианства с античной философией.

Так, Петрарка, пытаясь сочетать христианство с античными идеями, утверждал, что великим людям, жившим до Христа, и прежде всего «князю философов — Платону», уже открылись в какой-то степени истины, которые составляют основу христианства: «Он единственный среди всех философов приблизился к истинной вере»^{111}. Однако идеи Платона включаются в систему взглядов гуманистов позднее, во второй половине XV в., когда гуманисты создают еще более широкую синкретичную философию, синтезируя язычество, христианство и восточные культы. «Но подобная операция не могла быть безразличной и для христианства, для того его толкования, которое оно получало в творениях гуманистов… Включенное в новую систему духовных и нравственных ценностей, оно несло на себе отпечаток новой культуры»^{112}.