От Данте к Альберти

В апреле 1336 г. Петрарка вместе с братом Герардо поднялся на Мон Ванту — сравнительно высокую альпийскую вершину вблизи Авиньона. Описание этого восхождения, посланное Петраркой своему другу, весьма знаменательно. Он пишет о трудном подъеме по каменистым кручам, о том, как ему приходилось бороться с собой, чтобы преодолевать усталость. Поднявшись на вершину, он «сначала стоял там почти в оцепенении, ошеломленный сильнейшим ветром, какого я никогда не испытывал ранее, и необычным, широко открывшимся видом. Я оглянулся вокруг: облака сгущались под моими ногами… Я посмотрел в сторону Италии, по которой душа моя так страстно томилась. Альпы были замерзшими и покрытыми снегом… Они казались совсем близкими, хотя были очень далеки»^{195}. Петрарку обуревают противоречивые чувства, он размышляет о жизни, о любви, «которой следовало бы бежать, оплакивает свое несовершенство. Затем, раскрыв «Исповедь» Августина, он прочел: «И люди идут дивиться высоким горам, бурным морским волнам и широкому течению рек, огромному океану и вращению звезд, а самими собою пренебрегают». Но наряду с Августином и Евангелием он цитирует письмо Сенеки: «Ничто не заслуживает восхищения более, чем человеческая душа, по сравнению с ее величием ничто не является великим»^{196}.

Современные исследователи склонны полагать, что, хотя само восхождение, и не было вымышленным, в его описании Петрарка подчас отклоняется от действительности, так как для него важен второй, аллегорический план^{197}: трудности, которые ему пришлось преодолевать на пути к вершине, он сравнивает с трудностями, встречающимися на жизненном пути человека. Цитаты из Сенеки и Вергилия (писавшего о счастье преодолеть страх перед судьбой) обретают новое, гуманистическое звучание.

Петрарка был далек от той душевной гармонии, равновесия, свойственных, по мнению поэта и следующих поколений гуманистов, античной культуре. Его раздирали мучительные противоречия, которые он не мог преодолеть. На протяжении всей своей жизни он пытался примирить античность и христианство. «Чем могут вредить поискам истины Платон или Цицерон, если школа первого из них не осуждает истинную веру, но учит ей и предсказывает ее, а книги второго прямым путем ведут к ней?»^{198} — спрашивает он. Глубокий внутренний разлад обусловил его постоянное беспокойство, внешне проявлявшееся в частой перемене мест. Этот разлад, самообвинения, вечные колебания между идеалом средневековой набожности и язычески радостным восприятием жизни отражены в его трактатах и письмах.

Наиболее яркое выражение колебания Петрарки нашли в трактате «Тайна», или «Моя тайна» (подзаголовок — «О тайной борьбе моих забот»). Произведение было написано в 1342–1343 гг., в период духовного кризиса (отчасти связанного с пострижением его любимого брата Герардо в монахи) и исправлено в 1353–1358 гг.

Это — неистовая и безжалостная к себе исповедь человека, мятущегося в поисках истины. Трактат написан в форме диалога между Августином^{199}, олицетворяющим последовательно христианскую концепцию жизни, и Франциском, т. е. Франческо Петраркой (в присутствии Истины). Он представляет собой спор между двумя сторонами сознания Петрарки. Августин заявляет: «…для того чтобы презирать соблазны этой жизни и сохранять душу, спокойную среди стольких мирских бурь, нельзя найти средства более действительного, нежели сознание собственной ничтожности и постоянная мысль о смерти…». Тело человеческое и все, что считается приятным, — мерзость, надо презирать все желания, чтобы «взалкать высшего блаженства»^{200}. Даже сама смерть — не конец страданий, а лишь переход к новым, в аду. Франциск старается защитить себя, говоря, что ни один человек не терзался мыслью о смерти чаще его. Однако Августин неумолим и упрекает его в недостатке воли, ибо лишь воля, разум могут обуздать желания, заботы, «чумную рать химер». Франциск признается, что действительно ему свойственны «тот внутренний раздор… и то беспокойство гневающейся на самое себя души, когда она с отвращением смотрит на свою грязь — и не смывает ее, видит свои кривые пути — и не покидает их, страшится грозящей опасности — и не ищет избегнуть ее»^{201}. Еще выразительнее обрисовывает состояние души. Петрарки следующий диалог:

«Августин. Ты одержим какою-то убийственной душевной чумой, которую в новое время зовут acidia (тоска. — М. А.), а в древности называли aegritudo — смятенностью духа.

Франциск. Самое имя этой болезни повергает меня в трепет.

Августин. Без сомнения, потому, что она давно и тяжко терзает тебя.