От Дуная до Лены

— Фасинэйтинг! Поразительно! — сказал он с восхищением. На полоске браслета чернел силуэт какого-то удивительного очень древнего и очень русского города. На высоком берегу реки стройной и легкой шеренгой протянулись старинные особняки, склады и древние храмы. Легкие колокольни подпирали шпилями нависшие над берегом тяжелые северные облака, а кресты, венчающие купола редкостных пропорций, были словно притянуты к грешной земле цепями, похожими на якорь-цепь.

Я тоже долго вертел браслетик в руках, и молоденькая продавщица, красивая и мудрая не по годам гумовская девчонка, уже понявшая, что я не из тех, кто покупает серебряные браслеты, отнеслась к этому занятию вполне снисходительно.

— Великий Устюг, — сказала она. — Город такой на Севере. Там сохранилось старинное искусство чернения по серебру…

— О, Устьюг, — сказал англичанин, ломая язык о непривычное название и не подозревая при этом, как близок он к изначальному названию города: Усть-Юг, город в устье Юга. Правда, тогда и я не знал этого, однако побывать в Великом Устюге мне захотелось еще тогда.

И вот теперь в солнечный полдень мы попали на главную улицу Великого Устюга. Как ни странно, она почему-то напомнила нам о юге: чистенькая зеленая улица, белые домики, веселое солнце, много молодежи. Оказалось, что Устюг — город учащихся: здесь полным-полно всяких техникумов, училищ, курсов и просто школ-десятилеток.

Повернув в переулок к гостинице, мы увидели великолепный архитектурный ансамбль XVII века — россыпь красивых каменных церквей, которыми славен был этот богатый северный город. Устюг возник в самом начале XIII века в устье Малой Двины у слияния Сухоны и Юга, на гористом берегу, откуда далеко глядели сторожевые его посты, отчего и город тогда назывался Гледень. Но Сухона разливалась, подмывала берег, и жители переселились на теперешнее место. Великий Устюг был тогда мощной военной крепостью, а к XVI веку, утратив значение как крепость, он стал торговым городом на пути от Холмогор, а потом и Архангельска к Москве. Устюг торговал сибирской мягкой рухлядью — богатейшими сибирскими мехами: бобрами и горностаями, соболями и лисицами, белками и песцами, куницами и росомахами. Сюда же везли кожи да холст, хлеб, сукно, сбрую, овчинные кафтаны, полотняные и холщовые рубахи, овощи, мед и воск из Вологды, Галича и Юрьевца, персидские ткани и ковры, рожь, горох щетину и сало, щепу и орехи, яйца и рыбу, тюленье и коровье сало, слюду и изделия из моржовой кости, семгу, осетрину, омуля, нельму, оленину, песцов, пух, морошку, соль и серебро.

Потом возник новый торговый путь через Петербург, и приутих Устюг, но, по сообщению летописца, даже в конце XVIII века во время пожара в городе было уничтожено не больше не меньше как 606 купеческих лавок, 24 фабрики, 14 амбаров и 552 дома.

И все же еще Петр отнес Великий Устюг к провинциальным городам, и в дальнейшем город все больше хирел.

Сейчас это снова довольно оживленный городок. Во время плавания мы не раз встречали речные суда, сделанные на Устюгском судостроительном заводе. Старинное щетинно-щеточное производство теперь механизировано, автоматизировано и работает на экспорт. В общем в Устюге есть и своя промышленность, и учебные заведения, и приличный городской парк, и маленькая газета с названием, достойным украсить толстый философский журнал, — «Советская мысль». Только из промыслов, как и всюду, с приходом промышленности уцелело немногое — резьба по бересте в Шемогодской артели да чернь, та самая чернь на серебре, которая поразила тогда долговязого англичанина у гумовского прилавка таинственностью и благородством рисунка.

И конечно, попав в Устюг, я решил обязательно ознакомиться с черневым промыслом. Черневые изделия были известны у нас еще со времен Киевской Руси. Серебряные с чернью изделия находили в старинных курганах, и еще в X веке немецкий монах Теофил в трактате о художественных ремеслах отмечал, «что в тщательности эмалей и в разнообразии черни открыла Руссия…» В Великом Устюге чернь появилась в XVI веке, а от XVII века до нас дошли даже имена тогдашних мастеров.

Однако к середине тридцатых годов нашего века в городе оставался только один человек, владевший секретом черни, — Михаил Павлович Чирков. Еще до первой мировой войны иностранцы предлагали мастеру, совсем небогатому человеку, большие день ги за секрет чернения серебра, но Чирков отказался его выдать. Теперь мастеру было уже под семьдесят, и вместе с ним мог умереть старейший промысел. Чирков стоял, конечно, перед решением большой нравственной проблемы, возникавшей в наше время и в других промыслах, когда секреты ремесла, ревностно хранимые в семье, должны были стать достоянием сразу многих, «чужих» людей или уйти в могилу.