От глупости и смерти

Начальник, хоть не первой молодости и небольшого ума, был мужик сильный, этого не отнимешь. Он молниеносно вырвался и двинул мне в зубы. Я упал, а он бросился в кабинет помочь Дженни. Я отполз в сторону, Руни помогла мне встать. В приоткрытую дверь было видно, как дергаются ноги лежащей на полу Дженни. Приехала «скорая», и мы поехали в больницу Мигеля Алемана. Здешняя приемная была белой и очень чистой; Дженни умерла четыре часа спустя от потери крови. Нам сказали также, что у нее начинался перитонит.

Когда нам сообщили, я стоял посреди комнаты, и на меня вдруг нахлынуло всё то, что я хотел похоронить в болоте своего подсознания. Фрэн и ребенок; я отправляю жену на аборт, потому что «сейчас я не готов иметь детей, милая»; операция, страх; Фрэн возненавидела меня, ушла, мы развелись. Всё забытое вернулось, и я понял, что Дженни значила для меня. У меня потемнело в глазах.

Я с воплями выбежал на улицу. Безумца никто не останавливал, наоборот – все отпрыгивали с дороги. Может, у меня пена изо рта шла, не помню.

Снова придя в себя на пыльной тихуанской улице, я поймал такси и, показывая в сторону холма и Кальенте, сказал водителю:

– Vamonos, vamonos![58]

Я помахал у него перед носом долларовыми купюрами, и он газанул.

Я показывал дорогу, продираясь сквозь плотный, красный, пронзительно причитающий туман в моей голове. Когда мы подъехали к зданию из стекла и бетона в форме геодезического купола – одному из ориентиров, которые я старательно примечал на пути к дому доктора Квинтано, – я попросил таксиста притормозить. В Тихуане любая поездка на такси стоила пятьдесят центов; я дал ему пять долларов – всё, что держал в руке. Он рванул с места, а я стоял, глядя на купол, на небо, на свои руки и впервые в жизни сознавал, что я грешен.

Потом побежал по дороге и уверенно свернул на боковую улицу, как идущая по следу собака. Дом Квинтано, один из самых роскошных в квартале, я нашел без проблем. Высокий забор не представлял для меня никакого труда. Не знаю, зачем я пришел туда и чего хотел. Может, избить Квинтано или стребовать с него четыреста долларов для Дженни, но ее ведь больше не было, она умерла, так? Я влез на забор и задержался наверху, изучая обстановку. Рахитик ошивался рядом с воротами. Дверь дома открылась, и во двор вышел высокий, с проседью, человек. Решив, что это Квинтано, я перелез на другую сторону, повис на руках, примерился, спрыгнул вниз. Рахитик и седой при виде меня ужаснулись.

– Она умерла! Умерла! И она, и ребенок! – заорал я и бросился на них. Седой отступил, как будто собрался бежать обратно в дом, но я прыгнул на него и ухватил за ноги. Он ударился лицом о стену и завалился набок. Я все еще держал его. Он что-то орал по-испански, но рахитик, не спеша ему на помощь, пробежал мимо и юркнул в дом. Дверь осталась открытой, и я слышал, как он кого-то зовет, но не обратил особого внимания – был слишком занят, пытаясь добраться до глотки Седого. Я подтянулся чуть выше и ухватил его за горло одной рукой. Он пытался сбросить меня, а я бил его по лицу свободной рукой, продолжая душить, но это у меня не очень-то получалось: глаза у него подернулись пеленой, но он все равно вырывался. Когда я со всей силы врезал ему в ухо, он сунул мне руку в рот, вцепился в щеку и рванул мою голову назад. Я ослабил хватку, и Седой двинул меня коленом в живот. Из меня вышибло весь воздух – я рухнул навзничь, задыхаясь, как сердечник. Не успел я опомниться, из дома выбежал Луис и стал бить меня ногами. У него был большой размер, и я четко видел, как к моему лицу приближаются рифленые подошвы его ботинок – сначала правого, потом левого. Он топтал меня, как таракана. Я поймал его за штанину, дернул к себе и сумел-таки разок съездить ему по морде, но тут кто-то сзади схватил за лицо меня самого и насадил себе на колено. Моя спина хрустнула, как пораженный артритом сустав, перед глазами все запрыгало и поплыло; меня начало вырубать, но я успел увидеть, как Луис, Седой и Рахитик нагибаются, чтобы навешать мне по полной программе.

Я лежал на спине, откинув безжизненную руку в жидкую грязь, и смотрел вверх, на афишу корриды. Я снова увидел яркие цвета и слово АРРУЗА, но теперь успел трижды внимательно прочитать афишу, прежде чем опять потерял сознание.

Когда я очнулся во второй раз, кто-то рылся у меня в карманах. Я не стал ему мешать, даже когда он часы снимал. Потом я опять вырубился, а когда пришел в себя в третий раз, было очень холодно, и меня била дрожь. Я осторожно опустил ноги, прислоненные вертикально к стене, и попытался использовать эту стену как упор, но она превратилась в резину и арахисовое масло.

Я не сдавался и наконец встал.

Окружающий мир отсутствовал: оба моих глаза заплыли и практически не открывались. Спотыкаясь и выставив руки перед собой, как слепой, я вышел из переулка на шумную, людную улицу. Подбитые глаза болели от ярких огней. Я задрал голову, увидел сплошное море неона и застонал.