От Голливуда до Белого дома

Мистер Келли и брат Грейс не скрывали своего отношения ко мне. Брат даже успел его обнародовать в интервью журналу Time: «Мне вообще не нравятся эти чудики, которых она выбирает. Вот если бы ей понравился какой-нибудь спортсмен… Но она меня давно не слушает».

Если бы братишка сказал мне это напрямую, я бы с удовольствием продемонстрировал ему свою хорошую спортивную форму, но ни младший, ни старший Келли вообще не удостаивали вниманием мое присутствие в доме. Они так и не сказали мне ни слова, даже не отвечали на вопросы. В какой-то момент, когда мы с Грейс плавали, она попросила меня: «Попробуй поговорить с отцом». Но как только я пытался затеять разговор, он смотрел прямо сквозь меня и отмалчивался. Это приводило меня в бешенство, было унизительно, и я ждал, что Грейс что-нибудь предпримет. Пятнадцать лет назад, в сходных обстоятельствах, Джин Тирни встала на мою защиту. Когда ее семья пыталась меня оскорбить, она бросила им в лицо: «Вы не имеете права так с ним обращаться!»

Но от Грейс никакой реакции не последовало, ни слова. Я снова почувствовал, что она ведет себя как зритель, наблюдающий за нашим столкновением и наказывающий обе стороны конфликта своим зловещим молчанием.

Один из ее биографов впоследствии усмотрит в этом определенную модель поведения. Грейс восставала против ценностей семьи, приглашала домой кандидатов в мужья, позволяла родителям делать дураков из себя и потенциальных женихов, а потом тихонько капитулировала. Не уверен в этом. Я не считаю, что она использовала меня как пешку в какой-то непонятной семейной игре, но убедительного объяснения, почему она давала им возможность так грубо себя со мной вести, у меня тоже нет. Я покидал Атлантик-Сити с mort dans l'ame (тяжелым чувством), убежденный, что дело мое проиграно. Келли никогда не примут меня как члена семьи, а Грейс ничего не сделает, чтобы их переубедить.

Грейс решила подчиниться требованиям родителей о дурацком шестимесячном моратории на наши отношения или… сделать вид, что уступила им. На самом деле мы продолжали встречаться в Нью-Йорке, по большей части тайно; часто ужинали у нее дома, готовя еду поочередно. В один из таких вечеров телефон просто разрывался от звонков. «Ты не собираешься подходить?» — спросил я ее. «Нет, — ответила она. — Если кто-то звонит по личному вопросу, то я не хочу ни с кем говорить, потому что со мной сейчас самый главный человек в моей жизни. С ним мне разговаривать интереснее всего. А если это по работе… Ничего, перезвонят». И она нежно и лукаво мне улыбнулась. Помню я и другой вечер в этот период, когда мы не только вышли на люди, но и ухитрились единственный раз публично поссориться.

Это был банкет элитного теннисного клуба «Город и теннис», принадлежавшего Дону Баджу, членами которого были мы с моим старинным приятелем Бобби Фридманом. Грейс была на пике своей популярности. Когда она входила в комнату, все головы поворачивались в ее сторону, раздавались восклицания и аплодисменты, и тот вечер не был исключением. Бобби Фридман пребывал в полном экстазе: он не просто сидел за одним столиком с Грейс, но был ее соседом. Он старательно пытался убедить всех, что это не случайность. Он, дескать, знаком с Грейс Келли, они с ней друзья, близкие друзья. Склонившись к ней, он начал в возбуждении есть с ее тарелки, запустив туда вилку и наматывая на нее феттучини.

Но Грейс всегда охраняла свою территорию, и в гастрономическом смысле тоже (я и сам такой). Поведение Бобби ей не понравилось, она сочла его набег на свою еду неприемлемым. В тот вечер волосы ее были убраны назад в строгий пучок, и вид у нее был суровый, а когда Бобби стал все больше вторгаться в ее личное пространство, она вообще превратилась в ледник. Я видел, что она раздражена до предела. В конце концов она выскочила из-за стола и в гневе удалилась. Я последовал за ней, делая вид, что ничего не произошло, догнал и начал примирительно: «Грейс, дорогая…»

Она обернулась ко мне и прошипела: «Пусть твой неотесанный друг прекратит ковыряться в моей лапше, немедленно!»

Как только она это произнесла, мы оба расхохотались, но за столик она согласилась вернуться не сразу.

Часто мы проводили уик-энды на Лонг-Айленде в замечательном поместье Шермана Фэйрчайлда, похожем на средневековый замок. На обратном пути в Нью-Йорк мы заезжали в ресторан «Ротманс» в Ист-Норвиче поужинать с Пегги и Алеком Гогенлоэ, Роном Холмбергом или Нэнси и Билли Талбертами. Особенно хорошо Грейс относилась к Билли. Виделись мы с ней и в Лос-Анджелесе; она приходила поболеть за меня на соревнованиях в тамошнем теннисном клубе. Я тогда играл в паре с киноагентом Банти Лоренсом, и мы с ним с минимальным разрывом проиграли паре номер один из Австралии — Уортингтону и Роузу.

Но бывали периоды, когда я не видел ее неделями. Несколько месяцев она провела в Северной Каролине на съемках скучного костюмного фильма «Лебедь». Я был в Вестбери с мамой и дочерью Тиной и не видел Грейс уже несколько недель, когда она вдруг позвонила из Лос-Анджелеса.