От Голливуда до Белого дома

И все откуда-то знали о том, что произошло с нами на Ривьере. Нью-Йорк гудел от слухов, как улей, в колонках светской хроники только об этом и писали, наш роман стал главной темой таблоидов. Ни Хедда, ни Луэлла не считали меня достойным «золотой девушки». Странно, ведь я больше не был загадочным человеком ниоткуда, женившимся на юной Джин Тирни.

Ох уж эти Хедда и Луэлла, Луэлла и Хедда. Особенно Хедда. Опять в ее комментариях я представал каким-то Мефистофелем. В одной из своих колонок она написала, что во мне слишком много «дьявольского» для «неземной мисс Келли». В другой она рассуждала о секрете моей привлекательности. Почему, когда вокруг так много интересных мужчин, Грейс Келли выбрала меня? «Наверное, все дело в усах», — пришла она к выводу.

Мне это надоело, и я послал ей телеграмму: «Хедда, я сдаюсь. Я сбрею усы, если ты сбреешь свои».

Я нервничал и не чувствовал себя счастливым. Друзья звонили и поздравляли меня. «Ты своего добился!» — говорили они. Но добился ли? По натуре я ужасный пессимист. Мы с ней слишком долго не виделись. Я чувствовал, что неимоверная популярность Грейс Келли тоже будет иметь последствия для наших отношений. Зная Грейс, я мог предположить, что вся эта шумиха заставит ее спрятаться в свою раковину. Я только надеялся, что сильнейшая эмоциональная и физическая близость, которую мы обрели на Ривьере, не испарится при свете вспышек, которыми будут ее встречать фотографы.

Я встречал ее в порту. Там присутствовала и Пегги, сестра Грейс, по-прежнему ко мне расположенная, и их младшая сестра Лизэнн со своим женихом Дональдом ЛеВином. Дональд был евреем, и у нас с ним сразу же установилось взаимопонимание. Мы оба были аутсайдерами, ищущими одобрения семьи Келли. Настроение мое поднялось — у меня все-таки были союзники. Но зайдя в каюту Грейс, мы застали бедняжку в полном ужасе: вокруг нее толпились агенты, обслуга и прихлебатели, лебезящие, поющие ей дифирамбы и ни секунду не оставляющие в покое. Они взяли ее в плотное кольцо. Эти тучи надоедливых москитов станут на долгие месяцы постоянным источником раздражения. Практически каждый стремился сказать Грейс обо мне какую-нибудь гадость — конечно, ведь я представлял угрозу их допуску к кормушке. Особенно усердствовал один из них, по имени Гент Гейтер. «Это уже ниже плинтуса, — говорил он ей. — Как ты могла связаться с подобным человеком?»

Так что наша встреча на борту корабля была публичной, «приличной» и абсолютно меня не устроившей. Грейс приветствовала меня поцелуем, который трудно назвать страстным. Шансов поговорить с ней о своем разочаровании у меня, однако, не было, потому что семья немедленно увезла ее в летний домик на курорте Маргейт, неподалеку от Атлантик-Сити. Я-то надеялся, что она поедет со мной в загородное поместье в Вестбери, которое я арендовал на лето. Мне казалось, что там наша жизнь не будет слишком отличаться от той, что мы вели на Ривьере. Напрасные мечты! Даже без всех этих прилипчивых москитов и прочего плетущего заговоры гнуса нам вряд ли удалось бы проводить много времени вдвоем. Я начал понимать, что Грейс должна любить меня очень сильно, чтобы выдержать этот прессинг.

Мы говорили с ней по телефону практически каждый вечер. Она продолжала надеяться, что нам удастся сломить сопротивление ее родителей, но действовать нужно шаг за шагом. Для начала — ланч с мамой, а уж потом — мой визит в семейную резиденцию и знакомство с самым крепким орешком — ее отцом. Между тем я получил от Пейни Пейсон приглашение на бал-маскарад, которым ее родители, Чарльз Шипмен и Джоан Уитни Пейсон, каждый год отмечали годовщину своей свадьбы. Это всегда было одним из важнейших событий светской жизни Нью-Йорка. Праздник устраивали в великолепном загородном поместье Пейсонов «Гринтри» на Лонг-Айленде. Ежегодно на него приглашалась тысяча разношерстных гостей: представители театральных и литературных кругов, политики, члены высшего общества. На торжестве присутствовали все знаменитости — от Аверелла Гарримана до Сида Сезара[171] с супругами, от Роберта Бенчли[172] до Гэри Купера, от Дианы Вриланд до Джина Танни[173]. Громадную гостиную превращали в бальный зал. У гигантского бассейна (кстати, с очень холодной водой) стелили ковер. Поздно вечером там, под шатром в цветах конюшен «Гринтри» — черном и арбузно-розовом, подавали ужин. Частенько в конце вечера многие гости плескались в ледяной воде.

Когда я сообщил Грейс о приглашении, она не только согласилась со мной пойти, но и сказала, что договорилась с мамой, что та приедет в Нью-Йорк и встретится со мной за ланчем на следующий день после праздника. Я тут же стал готовить для нас маскарадные костюмы: мы собирались быть Еленой Троянской и Парисом. Грейс должна была пойти в длинном, похожем на хитон одеянии и золоченом лавровом венке, а я в короткой греческой тунике, сандалиях и шлеме.

^{На бале-маскараде Джоан Уитни Пейсон в костюмах Париса и Елены Троянской}