От Голливуда до Белого дома

Эта история нанесла Джин сокрушительный удар. Она любила и уважала своего отца, и мысль о том, что он ее использовал, была для нее непереносима. Думаю, что с тех пор она изменила свое отношение ко всем мужчинам. Джин стала более подозрительной и замкнутой, что в дальнейшем осложнило нашу жизнь.

Сначала, впрочем, мы уединились в своем маленьком мирке, отчасти из-за негативного отношения голливудского истеблишмента, который попросту игнорировал нас и наш брак. С другой стороны, мы и сами этого хотели; нам нужно было время, чтобы прийти в себя после всех испытаний, которые выпали на нашу долю. Мы с Джин находили в себе силы подшучивать над ситуацией. За ужином обычно собирались «все наши» — Джин, я и наша немецкая овчарка Бутч.

Уединение наше было не только социальным, но и территориальным. Мы нашли хороший участок площадью в десять акров (приблизительно четыре гектара) на Малхолланд драйв, на вершине Колудотер-каньона. На участке стояли два дома, и вид из них был потрясающий. Вокруг раскинулся принадлежащий городу парк с водоемом. Единственным нашим соседом был Грегори Пек, но его дом, слева от нашего участка, не был виден и не закрывал обзор. Ощущение было такое, словно мы находимся в глубокой глуши, где-нибудь в штате Айдахо. Стоил участок всего $10 000 (через четыре года мы продали его за $125 000). Пока в главном здании шел ремонт, мы жили в коттедже. Джин обставила его в своем любимом раннем американском стиле — много антикварных безделушек, ситец в мелкий цветочек, мебель из клена. Очаровательное получилось гнездышко.

Что такое жизнь с кинозвездой? Мы много читали. Джин была настоящей перфекционисткой и всегда назубок учила текст роли. Вот так мы и проводили вечера, когда Джин работала (а она работала постоянно, в какой-то год в прокате было одновременно шесть ее фильмов). Часами — практически все наше свободное время — мы работали над сценариями.

Обычно она возвращалась со студии в восемь вечера, залезала в ванну и приступала к работе, учила текст наизусть. Думаю, это привычка осталась у нее еще с бродвейских времен. До переезда в Голливуд Джин сыграла всего в двух спектаклях — «Миссис О'Брайен принимает гостей» и «Зверь мужского пола», но ее исполнение было восторженно встречено критиками. Она часто говорила, что скучает по сцене и ей не хватает контакта с живой аудиторией; ей вообще нравился театр и ритм его работы. Спектакли в основном шли вечером. Днем она была свободна, могла наслаждаться солнечными лучами и наблюдать за сменой времен года в своем любимом графстве Фейрфилд[99]. Джин говорила мне о том, как тоскует по осени и по дневному свету, который теперь никогда не видит. В Голливуде она словно жила в пещерах, проводя целые дни в закрытых студийных павильонах. Я считаю, что нехватка света в конце концов тоже наложила на нее отпечаток.

Но к своим ролям в кино Джин тоже относилась очень серьезно. Она во всем следовала принципам старой школы и не пыталась интерпретировать роль по-своему. Она просто заучивала текст и ждала указаний режиссера. Это мне нравилось экспериментировать. Подавать ей реплики пять, десять, пятнадцать раз подряд было скучно, и я произносил их с разными акцентами (французским, английским, итальянским, русским) и забавными (как мне казалось) интонациями. Джин негодовала: «Прекрати! Ты не даешь мне сосредоточиться…»

^{Семейная жизнь, 1941}

Да, а она не давала мне весело проводить вечера. Мы вместе читали сценарий, пока Джин принимала ванну, мы читали его за ужином, а потом перемещались в спальню, где Джин ложилась в кровать, а я сидел на стуле рядом, и мы снова читали этот сценарий. У нее было навязчивое желание непременно знать роль назубок. А я во всем потакал ей — и в этом заключался мой секрет Свенгали, секрет моей власти над ней — в полном погружении в ее интересы.

Вставали мы в пять утра, когда было еще темно. Наскоро выпивали по чашке кофе, и я в предрассветном сумраке вез Джин по окутанному туманом каньону через Беверли-Хиллз на студию. Там у нее была личная, очень комфортная гримерная и целый штат помощников: парикмахер, гример, костюмер. Джин трепетно относилась к обслуживающему персоналу и настаивала, чтобы я тоже вел себя с ними сердечно; ей нравилось думать, что между ними была личная, а не только профессиональная связь (мне-то казалось, что все эти бесконечные, произносимые с придыханием «с добрым утром, моя дорогая» были перебором). На студию мы приезжали в 6.30 утра и снова повторяли текст, пока все эти люди суетились вокруг Джин. В девять начиналась съемка. Иногда в последнюю минуту в текст вносились изменения — сценаристы могли что-нибудь придумать ночью. Джин это повергало в панику.