От июня до июля

- Всего этого не может быть! Это бред какой-то, - оторопело говорила Дина. - Она же честнейший человек, надежный товарищ, я знаю. Искренняя, светлая девуш­ка. Просто вся - как совесть, как правда. Она разведчица. Как же ее расстреляли?

- Из пистолета. И это факт, - холодно ответил Зорин. - И расстрелял ее лично начальник особого отдела бригады. Он же и обвинение предъявил. И никто не оспорил и не заступился. И не стал расследовать.

Дина не могла прийти в себя. Словно находясь в столбняке, она неотрывно глядела на Зорина.

- Это он в отместку. Зато, что она отказалась стать его любовницей! - вы­палила Дина.

- Конечно, - сказал Зорин. - Вот и ты об этом знаешь. А думаешь, в бригаде никто не знает? Но заступиться не посмели. А ты предлагаешь приказ нарушить. Вот и делай теперь выводы про нашу жизнь. Раньше я думал, что это нас, евреев, они не любят. Ну, думаю, и хрен с вами. Как говорят православные - детей с ними не крестить. А потом вижу - они и свой народ за людей не считают. Травят его, губят почем зря.

- Кто - «они»?

- Не понимаешь? Те, кто нами правит. Руководит. Командиры жизни, челове­коненавистники, для которых люди - мусор. Перед мусором не несут ответствен­ности, что ни вытворяй. Его сгребают в кучи и сжигают. Нас, евреев, - потому что видят среди евреев многих умнее, энергичнее, талантливее себя. А свой на­род - потому, что сами не способны ни к какой плодотворной работе, ни к какому полезному, творческому делу. Вот и душат народ. У придушенного народа легче на шее сидеть. Крепостники. Как были, так и остались. Они б и твоего Пранягина, не уйди он от тебя, запросто урыли бы на два метра в землю. Он - личность, а лич­ности им не нужны. Нужны винтики. Люди для них - навоз. А он парень честный, человечный, им поперек горла такие.

- Как же так?

- А вот так. Надо выжить. Вытерпеть. Такая вокруг беспощадность, но - надо. Придет Красная Армия, освободят от этой немчуры ненавистной. Следующим летом - точно. Не позже. А может, и раньше рванут. И надо продержаться. А там уже смотреть, где и как жить. Понимаешь? Впрочем, для тебя этот вопрос, я ду­маю, решаем.

Дина молчала.

- Я, конечно, и сам стал как собака. Но - отряду надо выжить. Без дисциплины не получится. А теперь все забудь. Приходила за разрешением на аборт? Аборты запрещены. Шагом марш! А Софа пусть зайдет, я с ней поговорю, успокою.

Дина встала и медленно направилась к выходу.

- Но как же так, ведь совесть же должна быть у людей, почему никто не засту­пился за Лену Станкевич? - сказала она, остановившись у самых дверей и почти не оборачиваясь. - Ведь люди, партизаны такие смелые, честные, смерти в бою не боятся. Что ж они молчали?

- То в бою. Когда враг перед тобой. А как человеку осознать, как согласиться с тем, что твой командир-начальник - худший из врагов? С такими мыслями че­ловеку и воевать, и жить неохота. Людям вера нужна, что наше дело правое. Что командир - батька наш. И вообще, про совесть ты поменьше рассуждай. Не для войны категория.

- А я думаю, что эта категория, как вы выразились, всегда должна быть в чело­веке. При любой погоде, а в войну тем более. Чтобы человеком оставаться.

- Ладно. Дискуссии устраивать не будем. Ступай.

Дина молча постояла у двери, Зорин почти безучастно смотрел на нее.

- А может быть, и так, как вы говорите, - есть «они» и «мы». Где «они» - хо­зяева жизни, человеконенавистники, а «мы» - простой народ. Мусор и навоз. В том числе и евреи. Вместе с русскими, белорусами и всеми остальными. Вот вы сейчас едва не застрелили эту женщину, Соню Миндель. Ни за что - за какой-то дрянной котелок. А если б застрелили, то и не было бы над вами суда - здесь суд вы, командир Зорин. И люди сказали бы: убил человека за какой-то котелок. И сказали бы: «они» - командиры жизни, Зорин, прежде всего. С револьверами. А «мы» - простой народ. С котелками или без. А с другой стороны, есть законы вой­ны, и ведь на самом деле вовсе не за котелок и не по командирскому хотению была бы расстреляна Миндель, а за невыполнение приказа.

- Конечно, за невыполнение. Ты вообще это к чему?