— Знаем мы твои идеи, Лувсанпэрэнлэй, голубчик! В объединение, верно, вступить подумываю. Правда, вносить в общественное хозяйство мне почти нечего, и так отдал бо́льшую часть. Но вот эта пара рук еще крепкая, а что Дамбий умеет за скотом ходить, всякий скажет.
Дамбий сам не ожидал от себя этих слов — Лувсанпэрэнлэй застиг его врасплох. Да видать, давно он вынашивал эту мысль, не признаваясь даже себе. И когда он высказал ее вслух, с души у него словно тяжелый камень свалился.
ТОЙГО, ТОЙГО, ТОЙГО
Овцы сгрудились в хотоне. С подойниками в руках спешили к ним доярки. Супруга Цамбы Дэжид, захватив старенький подойник, показалась из юрты. Много лет назад, когда Дэжид была еще подростком, ее мать нашла в степи медную бляху. На ней было выбито изображение оленихи. Женщина сочла это за добрый знак и прикрепила ее к подойнику. С тех пор Дэжид не расставалась с этим ведерком. Многим случалось находить в степи различные медные поделки, чаще всего изображающие оленей. Их прикрепляли на дэлы детям или к подойникам. И обычно берегли как талисманы. Почти в каждой семье хранился такой талисман.
В хотоне Цамбы теперь проживают Загд с супругой, те самые, которые вместо овечьей отары пасут теперь дойных кобылиц, есть из чего кумыс гнать хозяину; семья старого Пила, они недавно прибились к Цамбе, да еще Ванчиги.
Сдает в последнее время старый Пил. Не под силу уже ему управляться с большой отарой, вот и доверили ему небольшое стадо сарлыков, всего в несколько голов, да и за теми больше присматривает Дэмбэ. Старуха у Пила еще крепкая. Ей нравится, когда ей повинуются крупные сильные животные, которых в объединении не так уж много. На самцов она то и дело покрикивает, но когда доит самок, Дэмбэ — сама ласка: больно уж сарлычихи отзывчивы на нее.
Ванчигу не повезло, он потерял сто двадцать ягнят. Цамба недобро косится на Ванчига — сроду в его хотоне не случалось подобного. Женщины же отходчивы. Понимая, что овцы, потерявшие новорожденных, на следующий год могут вовсе не принести потомство, они помогают семье Ванчига, приучая одиноких маток подпускать к вымени чужих ягнят. Это очень нелегко — окотившаяся овца чужого малыша к себе не подпускает. Лучше всех с этим делом справляется Дэжид. «Тойго, тойго, тойго!» — раздается ее голос, то ласковый, то сердитый. Бадамцоо, супруга Загда, напевает:
Совсем о другом поет Дэмбэ:
Голос у старушки тоскливый, дребезжащий. Овцы и те, казалось, готовы разжалобиться.
Молоденькая девушка по имени Цэрэнпил поет, стараясь удержать на месте строптивую матку:
Странная песенка, не правда ли? Какой тайный смысл вкладывает в нее девушка? А может, и сама не понимает, о чем томится ее сердечко? Где уж тут овцам понимать?
И уж совсем грустно поет Мядаг, молодая жена Галдана. Они с мужем мечтают о первенце, а его все нет.
Однажды, когда Мядаг точно так же пела, услышал ее Галдан. До чего ж ему больно стало! Вскочил на коня, стегнул его плетью и помчался в степь, чтобы никто не увидел его слез.
Процедура приручения маток к чужим ягнятам повторялась дважды в день — утром и вечером. Мужчины стараются на это время удалиться из дому: жалобное блеянье овец да грустные напевы женщин кого хочешь с ума сведут. Именно в такой момент в хотоне появился Дооху — проверить, как идут дела у Ванчига. Председателя не сразу заметили. Он спешился у первой же юрты, прислушиваясь к печальным звукам, доносившимся из загона, по которым опытный скотовод сразу догадается, что в хозяйстве случился большой урон. Дооху треножил коня, когда за спиной у него раздался старческий тенорок:
— Здравствуйте, товарищ начальник. С приездом!
— А, это вы, Пил-гуай! — не оборачиваясь ответил председатель. — Как живется на новом месте?
— Спасибо, хорошо. А как вы меня узнали? — искренне удивился старик. — Я ведь здесь недавно.
— Да уж знаю, — засмеялся Дооху, выпрямляясь и поворачиваясь к Пилу. — Как дела в хотоне?