От кочевья к оседлости

Однажды, когда солнце уже зацепилось за отроги западных гор, но еще не скрылось из виду, Дамбий завалился на кровать и продался невеселым размышлениям. Покоя не давала ему мысль о том, что явно поспешил он оторваться от однохотонцев. И вот сегодня он признался себе в этом. Действительно, какая муха его укусила? Да, пожалел свой скот, ну а другим разве не было жалко своего? Постепенно привык бы. А теперь он как овца, отбившаяся от стада. Рук в хозяйстве мало, одному прожить трудно… Вечно будешь зависеть от этого толстого сквернослова и хулителя Лувсанпэрэнлэя. А как иначе? Очень уж трудно расставаться с тем, что наживалось потом и кровью.

Дамбий тяжело вздохнул. Перед тем как лечь, он выпил две пиалы горячего чая, и теперь ему было жарко. Он провел ладонью по влажному лбу. Огрубевшие пальцы не чувствовали морщин, но Дамбию и без того известно, какими глубокими бороздами пропахала ему кожу жизнь. Дамбий не любит вспоминать прошлое, но сегодня он словно снял узду с памяти, и она повела его за собой, в глубь десятилетий.

Родители Дамбия умерли рано, и сироту взял к себе один богатый аил. Вскоре мальчонка стал настоящим батраком. Шли годы, и Дамбий был уже юношей, когда глава семейства, обрюзгший жирный боров, до революции крупный феодал, оказался замешанным в подготовке контрреволюционного мятежа в монастыре Амарбуянт и в 1932 году, после разоблачения заговора, бежал через китайскую границу. Бежал ночью со всеми чадами и домочадцами, «позабыв» о Дамбии — дело было глухой полночью, когда юноша, умаявшись за день, видел десятый сон. Если бы в семье богача не называли Дамбия родственником (ведь близким не платят за работу!), предательство хозяина не так поразило бы его. На смену отчаянию пришла ярость. Парень поджег старенькую покосившуюся юрту и вдруг услышал жалобное блеянье — в юрте ночевал ягненок, а Дамбий его и не заметил! Он выхватил ягненка из пламени, прижал к груди этот опаленный трепещущий комок жизни и побрел в сторону реки Намалзах-Гол, вдоль которой, он знал, были посевы. В пути заходил он в аилы, выпрашивал молоко и кормил малыша. Ночевал в степи под открытым небом. У реки он появился в самый разгар полевых работ. Дамбий надеялся получить работу, но таких охотников, как он, было тут предостаточно. Не нашлось ему ни работы, ни пристанища. Он сделал было попытку собирать оставшиеся после уборки колосья, но его тут же обозвали ворюгой, и он отступился. Отощал он вконец, и ягненок его стал совсем заморышем, когда над Дамбием сжалилась одна старуха. Она посоветовала ему терпеливо дождаться, когда жнецы совсем оставят поля, и тогда уже собрать потери. «Только, сынок, терпение нужно большое, зернышко по зернышку, авось и наберешь кучку». Она взялась присматривать за ягненком, кормить его мучной болтушкой, пока Дамбий будет по полям бродить. Какой же это был каторжный труд! Дамбий ползал по земле на коленях, каждую пядь земли чуть ли не сквозь пальцы просеивал, чтобы не пропустить ни зернышка. Все тело у него ныло, на коленях появились волдыри и мозоли. В ту осень у бедных мышей-полевок да птиц был грозный конкурент, ухитрившийся лишить их зимних запасов. Десять котлов зерна насобирал Дамбий — с этаким добром можно было начинать жизнь сызнова. Правда, до весны было далеко, предстояло еще пережить долгую и суровую зиму. И он пережил — нанялся батраком, выполнял самую черную и трудоемкую работу. Своего ягненка кормил уже травой, не ленился добывать ему из-под снега корешки дикого лука и чеснока. К весне ягненок стал взрослым, и хозяева отказали Дамбию от места: «Твой баран — ублюдок, — заявили они напрямик, — глянь, какой у него хвост, вроде собачьего, он нам всю отару перепортит. Холости его либо убирайся вон!» Превращать доброго барана в валуха Дамбий отказался наотрез. Он, мол, пригодится ему для собственной отары. Хозяева смеялись до слез: «У тебя нет даже самой захудалой овечки, а ты туда же — отара!»

Забрал юноша своего барана и пошел в другой аил. Но и там его постигла неудача — никто не хотел брать на работу батрака с таким бараном.