От кочевья к оседлости

Хозяин юрты тоже лопотал что-то нечленораздельное о законах гостеприимства, об угощении да выпивке, но, не обращая на него никакого внимания, один из посланцев, рослый сильный парень по имени Батмунх, решительно сгреб Ванчига за загривок. Бедняга даже зажмурился.

— Собирайся, кому было сказано!

— Сию минуточку! А куда, собственно, собираться? — тонко, как мышь, пропищал хозяин.

— Вам — никуда! — сурово ответил Батмунх. — А вашему родственничку — надо. За ним должок один числится. Эй, Ванчиг, ты скоро? Да ты не кутайся в сто одежек, предстоит тебе сегодня изрядно попотеть.

Попытался было Ванчиг дать деру, уже и к двери метнулся, но сильные мужские руки тотчас подхватили его.

— Куда нацелился? Ишь, с перепугу даже обуться забыл!

Ванчига подвели к оседланному коню и, окружив с трех сторон, повезли на стройку.

Не слишком радушно бригада встретила дезертира, а старый Пил, тот и вовсе дал ему пару крепких подзатыльников.

— И откуда только сила взялась у старикашки, — проворчал Ванчиг.

Ему вручили кайло и лопату. Он копал, не смея поднять глаз. Соленый пот и слезы обиды текли по его щекам. Скоро он устал, в коленках появилась предательская дрожь, но упрямо продолжал работать. Унижение жгло душу Ванчига. Его, вольного торговца, заарканили, словно лошадь, силком приволокли сюда и заставили работать! Хуже всего, что за каждым его движением придирчиво следили десятки глаз. Неподалеку от Ванчига рабочие развели костер, стали варить обед. К вечеру, когда Ванчиг уже едва шевелил руками, к нему подошел бригадир.

— Вижу, ты притомился. Ступай поешь, обед тебе оставили. Ночевать будешь в палатке. Мы за тебя сами доделаем.

Ванчиг, обжигаясь, пил чай у костра, чувствуя, как живительное тепло волнами разливается по всему телу, и впервые в жизни у него в душе шевельнулось чувство, похожее на раскаянье.

На другой день воды реки хлынули в новое русло. Природа покорилась людям. По обоим берегам канала тоже лилось рекой народное веселье. Так сливались воедино не только горные ручьи, но и чаяния сотен людей, впервые вкусивших радость коллективного труда.

Таяли, оплывали снега в горах Буудай, все мощнее несла в степь свои воды Чицрагийн-Гол, дабы, досыта напоив, оплодотворить благодатное чрево поднятой целины.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СТРАДАНИЯ ДАМБИЯ

Все дни напролет самозабвенно кукует кукушка в лесу. Ее звонкое кукованье подобно переливам серебряных колокольчиков. Прошивая небесную гладь крупными стежками, тянутся караваны перелетных птиц — они возвращаются в родные края из дальних странствий. В речке Ар-Жаргалант уже весело плещутся дикие гуси. Их степенный гогот временами прерывается пронзительным кряканьем уток-нырков.

Звуки и краски поздней весны так дивно хороши, так глубоко проникают в душу человека, что покачивающийся в седле Дамбий невольно восклицает: «До чего же все славно вокруг!» Он жадно вдыхает поднимающийся от земли густой аромат диких цветов и трав. Как же богата степь! Тут и желтая медуница, трепетная и нежная, словно солнечные брызги, и веселая купальница, и скромная гвоздичка, розовая и красная. Влажные испарения нависают над землей, вызывая щемящие душу воспоминания. Земля как будто просит прикосновения человеческой руки, безмолвно обещая сторицей вознаградить за ласку и заботу.

Однако тихая радость, овладевшая Дамбием, вскоре отступает под напором новых дум и забот. Недолго пришлось ему нынче пасти собственный скот. Сегодня с утра его вызвали в правление, и председатель распорядился сдать всю скотину, до последней головы, Зеленому Загду, а самому Дамбию, как одному из самых опытных в земледелии аратов, перейти в полеводческую бригаду. Слов нет, Дамбий землю любит, работать на земле для него — радость. И ежели дочка Цэвэл уйдет на стройку, он возражать не станет. Но передать свой скот этакому неумехе, как Зеленый Загд! Да ни за что!