От кочевья к оседлости

— Не пойду за этого старикашку! — гневно обронила Цэвэл, глядя на отца исподлобья. Куда только подевались ее обычная робость и застенчивость! Впрочем, ничего удивительного, ведь она отстаивала свое право на счастье.

— Взбунтовалась? Отцова воля тебе больше не указ? — придвинулся к ней Дамбий.

— Вы меня и без того обездолили, отец. Учиться не позволили, из бригады забрали, а теперь решили выдать замуж насильно. Опомнитесь, отец, ведь я вам родная кровь.

Цэвэл закрыла лицо руками, стараясь подавить рыдания. До чего же это горько, когда родной отец тебя не понимает. Глядя на ее маленькую фигурку, испуганно жмущуюся к стене, Дамбий вдруг ощутил прилив острой жалости к ней — ведь она права. Сев на место, он уже совсем другим, миролюбивым тоном проговорил:

— Бог с ней, с учебой-то. Не каждому же быть ученым. Хотя, если говорить начистоту, я уже не один раз пожалел, дочка, что не пустил тебя учиться дальше. Впрочем, это дело прошлое. Тут уж ничего не поправишь. Но о себе-то ты должна подумать. Не собираешься же ты вековать без мужа и детей? Мы, родители, люди смертные, подумай еще раз хорошенько. Может, Ломбо не так уж и плох, а?

— И слышать о нем не хочу! — крикнула Цэвэл и, накинув дэл, бросилась бежать из юрты, Бадам — за ней следом. Дамбий оторопел. «Эх, ты, дуралей, — сказал он себе. — Растерял свою отцовскую власть. Прозевал тот миг, когда у дочери, как говорится, рожки прорезались. Самостоятельной стала Цэвэл. Но молода еще, ох как молода! Как же дальше-то, без родительских наставлений жить будет?»

Когда жена и дочь, усталые и заплаканные, вернулись наконец обратно, Дамбий прикинулся спящим, но сердце у него гулко колотилось в груди.

Утром Цэвэл едва прикоснулась к еде и тотчас же побежала седлать свою любимую резвую кобылку. Молчаливым, неразговорчивым родителям она сказала, что ей необходимо побывать на центральной усадьбе. Дамбий промолчал, только трубка ходуном заходила в его руке. В глубине души и он, и его жена знали, что Цэвэл останется на стройке и что решение ее бесповоротно.

После отъезда Цэвэл супруги решили выпроводить Ломбо. Однако закон гостеприимства не позволял сделать это прямо и открыто, а сам Ломбо, судя по всему, уезжать не собирался, так как не терял надежды пустить корни в этом крепком хозяйстве.

Уехала дочь, и пусто стало в просторной юрте Дамбия, где прежде по утрам и вечерам звенел ее нежный голосок. А тут еще нежданная новость! Подумать только — Лувсанпэрэнлэй, сквернослов и плут, вступив в объединение, отнюдь не бедствует, как можно было бы предположить, напротив, процветает и благоденствует. Рассказывали, что на днях он обзавелся кроватью с блестящими никелированными шариками, а на новом коричневом сундуке у него теперь стоит радиоприемник, и Лувсанпэрэнлэй по утрам регулярно слушает сводку погоды. А коли припадет охота, услаждает свой слух музыкой. Даже старая Лундэг, которой поручили прясть овечью шерсть, щеголяет в добротном дэле, и вид у нее как у разъевшейся кошки, видать, платят прилично. А старина Пил? С помощью объединения обзавелся красивой белой юртой, живет себе припеваючи. Жизнь у него теперь получше, чем у Цамбы в прежние дни. Случись тогда Цамбе потерять все свое имущество, никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь.

«Уж не попроситься ли обратно в объединение? — размышлял Дамбий. — Надо дождаться осени, а там видно будет», — решил он в конце концов.

Однажды он припозднился — задержался в табуне, на водопой была большая очередь. Бадам сидела заплаканная, приводя в порядок растрепанные волосы. На полу валялся подойник, из него вытекла большая молочная лужа. От любимой чашки Дамбия, синей, с драконом на донышке, остались одни осколки. При его появлении Ломбо, под глазом у которого густой синькой наливался огромный фонарь, не дожидаясь расспросов, поднялся и вышел. Смутная догадка Дамбия, уж не переключился ли Ломбо с дочери на его жену, превратилась в уверенность, когда Бадам крикнула вслед Ломбо: «Чтоб тебе пусто было, бугай проклятый!»

В тот вечер никто из обитателей юрты не сомкнул глаз. Сперва слышались два голоса, низкий — мужской, и высокий — женский. Потом к ним присоединился еще один — жидковатый бас. Едва занялся бледный рассвет, Бадам решительно отправилась к коновязи и стала седлать ездового коня. Из юрты выскочил Дамбий.

— Ты куда это? — срывающимся голосом спросил он.

— В объединение, куда же еще?

— Вот оно что надумала! Семейная жизнь тебе опостылела?

Не то, совсем не то, что думал, сказал Дамбий. При виде готовой к отъезду жены ему хотелось крикнуть: «Не покидай меня, Бадам, дорогая! Пропаду без тебя!» Но вместо этого он упрямо стиснул зубы, мотнул головой.

— Коли так, ступай в табун и бери себе другую лошадь, а мою не трогай! Поглядите на нее — лучшего скакуна оседлала.