От кочевья к оседлости

Бригада разбила палатки на краю поля. Впервые в истории местного земледелия сюда вслед за хлеборобами не явились сборщики колосьев. Отпала нужда — правление твердо обещало выдать хлеб — пшеницу и ячмень — каждому члену объединения. Только старуха Лундэг приехала на другой день на своей старой кобыленке, груженной ворохом пустых мешков.

— Каким ветром тебя занесло? — не слишком приветливо встретил ее Лувсанпэрэнлэй.

— Попутным, сынок, попутным. По колоски приехала, — пропищала старуха, умильно заглядывая в грозное лицо бригадира.

— Собирать для себя колоски с общественного поля запрещено, вот тебе, уважаемая, мой сказ.

— Ах, сынок, сынок! — Старуха обиженно поджала губы. — Все колосья я сдам объединению. Мне ли не знать, какой нерадивый жнец ты, Лувсанпэрэнлэй, да и Цамба тоже. Стоит за вами хорошенько пройтись — и кучу зерна соберешь.

Лувсанпэрэнлэю на миг стало совестно. Оказывается, старая Лундэг и не помышляет о личной выгоде, а тоже печется об общей пользе.

— Ну, ладно, ладно, я же тебя не гоню, — примирительно обронил он наконец, с нетерпением поглядывая на дорогу. С минуты на минуту должен был появиться председатель. А вот и он! Дооху был одет в свой старенький комбинезон, потерявший первоначальный цвет и ставший таким же серовато-белесым, как степные солончаки. Несмотря на усталость, выглядел он бодрым и веселым. Сознание того, что все его дела, вся жизнь посвящены людям, придавало ему сил. Да и личная жизнь в последние дни вошла в привычную колею. Если раньше он, бывало, крепко тосковал по семье и особенно по дочери Цэцгэ, то теперь все они были в сборе, обосновавшись на центральной усадьбе.

— Как хорошо, что вы приехали, председатель, — кричал Цамба, и все его крупное рябоватое лицо так и лучилось. — Мы без вас не сообразим, с какого боку к полю подступиться, больно велико оно, управимся ли своими силами?

— Погоди, Цамба! — обрывает его Лувсанпэрэнлэй. — Совсем забыл, видать, что товарищ Дооху обещал нам комбайны пригнать.

— Верно! — смеется Дооху. — С машинно-животноводческой станцией я уже договорился. Комбайны придут после обеда. А как управимся с уборкой, устроим праздник урожая.

— И что это за штука такая — хамбай? — пробормотал старый Пил. — Вроде трактора, что ли?

— Ну и любопытный вы, старина! — снисходительно улыбается Лувсанпэрэнлэй. — Не хамбай, а комбайн. Это машина такая. — Он не упустил случая проявить свою осведомленность, хотя, по правде говоря, и сам в глаза не видывал комбайна.

Старый Пил и Лувсанпэрэнлэй с некоторых пор крепко подружились. Это случилось вскоре после того, когда Лувсанпэрэнлэя увезла «скорая помощь» прямо из юрты Пила. Тогда врач внимательно осмотрел больного и, когда тот стал настаивать, что его отравили, засмеялся:

— Не возводите напраслину на старика! У вас обычный приступ аппендицита. Согласны на операцию? Она необходима.

— Значит, это не яд?

— Ну что за глупости!

— Ладно, режьте, коли надо, — вздохнул с облегчением Лувсанпэрэнлэй, испытывая запоздалые угрызения совести.

Когда он выписался из больницы, правление отправило его бесплатно в дом отдыха. С тех пор Лувсанпэрэнлэй ходит здоровехонек и весел, а старина Пил сделался его закадычным другом. Конечно, не сразу, сперва они отворачивались друг от друга, но потом Пил попросился к нему в бригаду, и дело пошло на лад. Да и сам Лувсанпэрэнлэй в последнее время заметно переменился к лучшему. В его отношении к людям появилось больше тепла, доверия, искренности. И что самое удивительное — он перестал сквернословить и сыпать проклятьями на каждом шагу. Но уж это не по доброй воле. Однажды он крепко обругал одного старика, а тот пожаловался партийному агитатору. И между агитатором и Лувсанпэрэнлэем состоялся малоприятный разговор. Затем Лувсанпэрэнлэя как следует пропесочили на партийном собрании. Так что пришлось ему призадуматься. Теперь, как только дурное слово готово было сорваться у него с языка, он принимался считать до десяти. Помогало.