От кочевья к оседлости

— Еще чего! — сердито возразила Бадам, туго повязывая пестрый ситцевый платочек, так красивший ее миловидное лицо с чуточку коротковатым носом и широкими ровными бровями, которые никогда не выгорали на солнце. — Ты думаешь, за все годы, что я на тебя работала, мне хороший конь не полагается? — И необычайно легко, по-девичьи, вскочив в седло, понеслась прочь от мужа, от своего дома, от хозяйства.

Высоко в небе, распластав крылья, завис сарыч. Солнце еще не достигло зенита, когда в степи появился немолодой простоволосый человек. Задрав голову, он зачем-то погрозил сарычу кулаком. По его лицу градом катился пот, а может, то были слезы?.. Он хотел было присесть, но передумал и взобрался на холм. Вот на широкую дорогу, что ведет к центральной усадьбе, из-за поворота выехали телеги, тяжело груженные камнем, известью и лесом. Дамбий отвернулся. С тяжелым вздохом отер мокрое лицо и, поднеся ладонь ко лбу, до рези в глазах стал всматриваться в даль. Увидел сперва пару верблюдов. Они словно плыли над землей, так величаво и плавно, что казались миражом. Потом цепкий взор поймал в густой траве двух журавлей, самца и самочку. Вид этих птиц лишь обострил чувство одиночества, которое владело Дамбием. «Я, как волк, отбившийся от стаи, — грустно думалось ему. — Все меня покинули — дочь, жена, друзья. Кому я теперь нужен? Самому себе? Жить только ради себя? Зачем?» С ужасом понял Дамбий, что ему не нужно вдруг стало его большое хозяйство. Кому от него радость? Да и кому нужен он сам? Неужели вся жизнь пойдет прахом? Хоть ложись да помирай. Тут Дамбию вспомнился Ломбо, и охота помирать сразу отпала. Он приютил в своем доме этого бродягу, пригрел как змею на груди. Из-за него дочка сбежала, и жена — тоже. Из-за этого проходимца жизни решаться? Нет уж, дудки! Все еще уладится, соединится Дамбий с семьей и проживет столько, сколько ему на роду написано. Жизнь кругом так и бьет ключом. Вон снова на тракте показались повозки со стройматериалами. Дамбию даже показалось, будто он слышит звонкие молодые голоса погонщиков. Или это чабаны в горах перекликаются? Выгнали, знать, отары на горные луга спозаранку. И тут взгляд Дамбия упал на растущий поблизости одинокий куст. Листья с него, высушенные летним зноем, давно оборвал ветер, и голые ветки были воздеты к небу, словно руки человека, попавшего в беду. Не по себе стало Дамбию, и он принялся разглядывать приближающуюся цепочку повозок. На первой из них бился на ветру красный флажок. Словно огонек, он манил к себе, и Дамбий вдруг почувствовал, как им овладевает неодолимое желание последовать за этим трепетным язычком алого пламени.

ЗОЛОТОЕ ЗЕРНО

Все пространство от горы Буудай до дальних окраин Шаргын-Гоби покрылось нынче необычайным нарядом, отливавшим на ветру всеми оттенками золотого цвета, словно в старой сказке чья-то богатырская рука швырнула на землю волшебный ковер. Но золотым своим цветом земля обязана не сказочным богатырям, а обыкновенным людям. Араты уже с нетерпением ждут, когда перелетные птицы, сбивающиеся в стаи, огласят своим криком берега рек, когда заклубятся туманы над вершинами гор, а с севера дохнут холодные ветры. Но не о близости зимы думалось людям, а о том, что приспела пора собирать первый урожай.

И вот ранним утром, когда в посветлевшем небе вытянулись первые птичьи цепочки, в долину Халиун-Гол направилась первая группа хлеборобов. Раньше всех достигли окраины хлебного поля Лувсанпэрэнлэй и старый Пил. Всю дорогу они мчались без устали, погоняя коней, и теперь, едва переведя дух, залюбовались открывшейся перед ними картиной. Как на ладони, лежала тучная нива, и изредка налетавшие с севера порывы ветра гнали по ней тугие волны.

— Не узнать старушку степь! — восторженно воскликнул Пил. — Все равно, что мою нынешнюю юрту со старой сравнить. Небо и земля!

— Красиво говорите, уважаемый! — зарокотал довольный Лувсанпэрэнлэй. — Вот они — плоды наших общих трудов. Разве в одиночку сотворить такое чудо?

Подъехали остальные, и кто-то, увидев на берегу канала какие-то черепки, рассмеялся — да это ж остатки той самой бутыли, при помощи которой старина Пил еще не так давно приводил в чувство драчунов.

— Фляга-то разбилась, кажись, из-за Цамбы, — вспомнили араты.

Старый Пил только отмахнулся. Нет у него заветной бутылки и ужа нет. Да и не нужен он теперь, некому стало затевать свару из-за воды. И воды нынче вдоволь, и поля общие.

Старик хотел было ответить, что отныне и так, без острастки, все должны его слушаться, ибо он — старейшина одной большой семьи, но не успел: по своей стародавней привычке что-то постоянно жевать, будь то кончик ремешка или травинка, и не найдя сейчас ничего подходящего, он выдернул пару волосков из гривы своего коня, а тот возьми и взбрыкни, да так, что седок мигом вылетел из седла. С трудом поднимаясь с земли и потирая ушибы, старик добродушно проворчал:

— Оставили, дети мои, старика без работы. Кого мне теперь ужаками стращать-то?