От Копакабаны до Амазонки

Кандомбле… Это не имеет ничего общего с истерией или спиритизмом. Это — вера.

Блэз Сендрарс

Солнце уходит за горизонт, и тропическая ночь наступает сразу. Она как бы сваливается на землю, тяжелая от липкой влажности. Пальмы слились с темнотой. Залив Тодус-ус-Сантус лишь горячий вздох о минувшем дне…

Еду в такси. Машина трясется, чихает, гремит всеми дверцами. Мотор задыхается от напряжения на каждом подъеме и глохнет при каждом спуске. Да, я уже далеко от освещенных и асфальтированных улиц центра, от пышных торговок Баии[44], предлагающих со своих противней все, что может жариться на растительном масле и в пряностях.

С холма на холм, с мостовой на грунтовую дорогу… Мы углубляемся в мрак, в черные кварталы. Где-то там, на окраине, в преисподней запутанных и глухих улочек сегодня вечером, напоминая о богах Африки, состоится религиозная церемония кандомбле.

Машина резко останавливается. Миг полной тишины. Потом начинаю различать звуки, исходящие от близко расположенных лачуг — черных в черном окружении густой ночи. Вот мелькает огненная точка сигареты — кто-то идет. И вдруг — низкий звук барабана. Воздух наполняется глухим резонансом плотского трепета. Меня пронизывает дрожь. Могучий, суровый, торжественный призыв нарастает, овладевает окрестностью. Это медленный набат, сигнал к молитве, обещание встречи с далекими богами. Ночь оживает.

Большой зал со столбом в центре. По трем сторонам — скамьи и стулья, четвертая занята барабанами разной величины. Около сотни собравшихся, в большинстве женщины. Одни черные, словно кофе, другие молочно-бледные. Люди стоят или сидят на корточках. По стенам — изображения Христа, девы Марии, гирлянды из цветной бумаги, венки из цветов, связки древесных листьев и ветвей. Простота хлева, опрятность церкви, духота парильной…

Бьют барабаны, медленно, глухо. В центре зала — хоровод из 12 молодых женщин, одетых в белое: длинные платья, кружевные корсажи. Глаза у женщин полузакрыты. Танцуют, двигаясь одна позади другой, по бесконечному кругу, покачивая головами. Это так называемые дочери святых. Их уже посетили, по меньшей мере один раз, боги, прибывающие из Африки.

На груди у каждой из 12 танцующих женщин поблескивает колье из фальшивого жемчуга, окрашенного в красное и белое, в черное и белое или в однотонно светлый цвет. Значит, Ксанго, Омулу или Иеманжа уже обладали своими невестами, и эти колье связывают их с богами навечно.

Роль священника исполняет Мать святых. Она полновластная распорядительница церемонии. Время от времени Мать запевает песню на диалекте наго. Ритм песни скандируют барабаны, теперь ставшие неистовыми, и все присутствующие подхватывают мелодию. Дочери святых продолжают вести свой хоровод, но уже другим шагом, с другими телодвижениями и плавными поворотами рук. Время от времени одна отделяется от круга, мягко касается рукой барабана, стоявшего на земле, затем касается той же рукой своих губ и вновь включается в круг. Или вдруг какая-то из девушек падает перед Матерью святых на землю. Мать осторожно поднимает ее, идет с ней под руку и снова включает ее в бесконечный круг.

Затем все останавливается — и барабаны и танцы. Мать святых осторожно отирает лица танцовщиц, с которых, как и со всех присутствующих, и с меня в том числе, пот струится ручьями.

Потом барабаны начинают снова бить еще более неистово. Мать святых трясет агого — железным колокольчиком с высоким звуком — и начинает пение — то пронзительное, то басовитое. Дочери святых, полностью закрыв глаза, кружатся все тяжелее; их головы безвольно склоняются. Этот непередаваемый ритуал длится свыше трех часов. Атмосфера напрягается постепенно.

В одну из пауз я ускользаю на чистый воздух, чтобы ополоснуться прохладой.

Барабаны возобновляют свой ритм. Я остаюсь на улице. Хожу взад и вперед в кромешной тьме. Сигарета для успокоения нервов и глубокие вдохи для нормализации пульса. Барабаны неистовствуют, но я утопаю в черной ночи, как в глубокой воде, и в течение 20 минут упиваюсь одиночеством, невнятными запахами и свежестью. Вновь обретя равновесие, возвращаюсь в зал.