— Кучеряво живешь, Керосиныч, — Толян осмотрел раскладушку, — импортная. В проем не пройдет. Бабуль, тканёвое чего дай, навроде одеялки. Елизавета Арнольдовна решила пропустить мимо ушек неприятное слово «бабуль» и, страдая, вынесла почти новый коврик. Толян с трактористом по кличке Марсик вытащили Петра Серафимовича профессионально — уронили всего пару раз, да и то сказать, на мягкое. Где баня, Керосиныч? — на дворе смеркалось, а освещение не было предусмотрено. Ах, ох, ух, — стонал Петр Серафимович, — у речки… Сзади, заламывая руки, шла Анна Карловна со скоропомощной аптечкой. Елизавету Арнольдовну во избежание инцидента заперли в доме, подперев дрыном дверь. Кривоватая банька стояла одинокая, на пустом бережку, как баба, ждущая корову с поля. Пётр Серафимович, будучи авиаконструктором, имел слабое и неверное представление о том, как нужно утеплять баню, поэтому баня сияла в лучах, так сказать, засыпающего светила. Все щели Пётр Серафимович забивал расплющенными пивными банками, крышками и жестянками от консервов. Баня переливалась, как чешуйчатый, хотя и изрядно обглоданный рыцарем дракон. Толян распахнул дверь, послюнявил палец — о! нормалек, дует, откуда надо. Норд-вест, а то и зюйд-ост, а, Керосиныч? Тут роза ветров как раз специфическая нужна. Анатоль три года плавал на боевом корабле! — поспешила заметить Анна Карловна. Она переводила взгляд испуганной овцы с одного мужчины на другого и думала — кого предпочесть? Плавает Ань, я тебе дома объясню, если доберемся, ЧТО — Толик уже укладывал бездыханного Петра Серафимовича так, чтобы порог приходился тому ровно по пупку, — прям как экватор! Точняк! Голик есть? Анна Карловна, — Пётр Серафимович давно уже почувствовал облегчение от укола, но маскировался, — что хочет этот знахарь? Веник банный дай, — Толик нырнул в предбанник, пошуршал, вышел с веником и топориком, — ну, слушай. Я те бахну, а ты мне спроси вопрос — что сечешь? я те обратку даю — утин секу! ты мне сызнова — давай крепше, и так трижды. Уразумел, профессор? Текст не путай, а то зряшный труд и разбитые надежды. Ань, упрись лицом в речку. Все, поехали! Толян задрал на Петре Серафимовиче мягкую клетчатую фланелевую рубашку, угнездил березовый, бывший в употреблении веник на спине, и занес топорик. Ну, че ждем-то? Анатоль, — Анна Карловна очнулась, — не делай этого! Это какие-то предрассудки! ты же его убьешь! Ты не давал клятвы Гиппократа, Толенька! У тебя нет диплома! Этого даже Малышева себе не позволяет! Увянь, — Толян слегка пнул Петра Серафимовича, — ну? Что вы там просекаете, уважаемый? — промямлил лежащий Петр Серафимович. Утин секу! — заорал Толик со всей дури и ударил болезного прямиком по хребту. ТВОЮ МАТЬ! — заорал Пётр Серафимович и усвистел в ближайший ивняк. Слышно было, как под его грузным телом хрустят ветки. Во, Ань, видала? ЗОЖ, типа того! А ты все тыкала в попу уважаемого человека, могла инфекцию какую внесть. Во — гляди, как чешет! Керосиныч зверь мужик, теперь дня два будет бегать. А голик спалить надо, а то не подействует. Ошеломленная увиденным, Анна Карловна дала себя довести до машины, забыв, кстати, убрать дрын от двери, за которой томилась в неведении чудеснейшая Елизавета Арнольдовна, прижавшая к груди пыльную баночку забродившего яблочного пюре.
Глава 21