От мира сего

— Нормально, — ответил Вершилов, мысленно представил себе долговязую фигуру доктора Йонаша, его длинное лицо, худые, без румянца щеки, блестящие иссиня-серые глаза, нечасто улыбающиеся, но тем ценнее кажется улыбка, которая вдруг вспыхивает в них, сильные, горячие руки. — Рад буду с вами повидаться.

— Я тоже рад, — заверил его доктор Йонаш. — Надеюсь, вы посетите нас сегодня, а потом мы вместе пообедаем?

— Я буду у вас часа через три, вас устраивает? — спросил Вершилов.

Доктор Йонаш ответил мгновенно:

— Вполне.

Вершилов хотел было накинуть плащ, но, глянув в окно, на золотящуюся под теплым осенним солнцем улицу, решительно кинул плащ на кресло. Погода лучше не бывает, впору даже и пиджак сбросить…

Сперва он прошел по Ракоци, улице, которая, как он однажды сказал, в самый свой первый приезд в Будапешт, сразу же упала ему на сердце. Была она какой-то, по его мнению, уютной, теплой, кроме того, там был магазин, вернее, витрина магазина, которая особенно нравилась Вершилову: писчебумажные изделия.

Еще в детстве, учась в школе, Вершилов любил заходить в московские писчебумажные магазины, подолгу разглядывать записные книжки, блокноты, всевозможные календари, открытки, карандаши и перья. Детское живет долго, иной раз до самого конца. Так и осталось у Вершилова, где бы он ни был, куда бы ни приехал, первым делом останавливался у витрины писчебумажного магазина, а то и заходил в магазин посмотреть тетради, фломастеры, разнообразные изделия из бумаги.

В витрине виднелся большой лист картона, окрашенного в голубой цвет. Вершилов знал, такие вот листы с различными на них изображениями называются в Венгрии «постер». На этом листе были изображены собаки, всякие, маленькие, большие, лохматые, гладкошерстные, ушастые, курносые, с хвостом колечком или совсем бесхвостые, добрые, сердитые, злые, смеющиеся, игривые, хмурые, блаженные.

«У каждой собаки свое выражение, — умилился Вершилов. — Каждая — характер. Нет ни одной, похожей на другую, все разные…»

Он любил собак. Когда-то в их доме не переводились собаки, то он, то сестра Ася, а то, случалось, и мама постоянно приводили с улицы бездомных псов, иные псы жили подолгу, иные вдруг убегали ни с того ни с сего.

Мама говорила:

— Значит, хочется домой, по дому тоска…

— Но все-таки какая черная неблагодарность, — Ася, всегда стоявшая за справедливость, прежде всего за справедливость, никак не могла успокоиться. — Мы и так, и сяк, и приласкали, и накормили, и вымыли, так нет, все одно — тянет на улицу, и ничего с этим не поделаешь!

— Не на улицу, а к себе домой, — поправляла мама, но Ася твердила свое:

— Это неблагодарность — и ничто другое!

С тех пор как Вершилов женился, собак у них в доме не стало. Лера не любила животных, и обе девочки были к собакам, к кошкам и вообще ко всякой живности решительно равнодушны.

Однажды Ася сказала ему в присутствии мамы:

— Я бы на твоем месте, прежде чем жениться, спросила бы Леру, любит ли она собак.

— Ну, а если сказала бы, что не любит, что бы ты сделала на моем месте? — спросил Вершилов.

— Не женилась бы, — коротко ответила Ася.

Мама укоризненно взглянула на Асю:

— Как тебе не совестно, что это такое, в самом деле?

Но Ася безошибочно чувствовала, мама думает точно так же, как и она, только не хочет огорчить сына.

Как-то Вершилов привел домой щенка, пристал к нему возле самой больницы, маленький, темно-бурый, походивший на медвежонка, две бусинки глаз умоляюще глядели снизу вверх. Вершилов не смог выдержать этот взгляд, схватил малыша, сунул его за пазуху, был холодный, осенний день, принес домой.

Что тут началось!

— Нет, нет и нет! — неумолимо сказала Лера. — Никогда и ни за что!

И Валя вторила матери:

— Только собаки нам не хватало — и так грязи предостаточно!

Но Тузик, младшая, неожиданно поддержала отца:

— А ты снимай сапоги, когда приходишь, вот и будет грязи поменьше!

Взяла щенка на руки, стала расхаживать с ним по комнате.

— Папа, а он прехорошенький!

— Немедленно спусти его вниз! — крикнула Лера. — Он тебя блохами наградит или еще какой-нибудь заразой.

— Я никакой заразы, тем более блох, не боюсь, — философски спокойно возразила Тузик. — А вообще собачка мне нравится, так и знайте!

Тузик была любимицей матери, мать ни в чем не могла отказать ей. Щенка назвали Кокой, Тузик сама вымыла его вечером, положила рядом с собой, утром вышла с ним погулять. А днем щенок напустил обильную лужу прямо на ковер, и Лера в ужасе подняла кверху руки:

— Смотрите, что он натворил!

— Ничего особенного, — сказал Вершилов, и Тузик сказала:

— Конечно, ничего особенного.

— Все щенки обычно до полугода льют лужицы дома, — добавил Вершилов, Лера только посмотрела на него, ничего не сказала, но что это был за взгляд!